История философии. Средние века - [134]

Хотя Марсилий в известном смысле признает верховную власть или суверенитет народа, тем не менее, он, во всяком случае открыто, не заявляет об общественном договоре[328]. Зависимое положение исполнительной власти по отношению к законодательной и учреждениям последней было продиктовано скорее практическими соображениями, нежели теорией общественного договора. Более всего он заинтересован в наличии общественного порядка и мире, при этом он ясно понимал, что деспотия и тирания не благоприятствовали и не способствовали мирному положению дел в государстве.

Выше мы коснулись волновавших Марсилия проблем современной ему Италии. Вместе с тем вряд ли можно отрицать, что его политическая теория, если рассматривать ее в свете последующих исторических событий, предвещала рост и развитие государства в более позднее время. В переходную эпоху, между падением Римской империи и подъемом Западного Средневековья, церковь была огромным объединяющим фактором. В раннем Средневековье идея империи или даже сам факт ее существования чрезвычайно влиятельны. В любом случае концепция двух властей, понимаемая на языке противопоставления империи и церкви, или королевства и церкви, завоевала всеобщее признание. Тем не менее, на протяжении всего Средневековья появлялись сильные государства, а вместе с тем постепенно возрастала действенная власть монархов, таких, как короли Франции. Правда, время абсолютных монархий еще не наступило, все это было делом отдаленного будущего. Но постепенное формирование национального самосознания уже было историческим фактом, соответствовавшим, в плане теории, развиваемому аристотелевскому элементу в средневековой политической философии, который и обнаруживается в трудах такого мыслителя, как Марсилий Падуанский. Конечно же в основном внимание Марсилия было ограничено рамками средневекового исторического контекста, на полемике с папством и критике церковного права с его претензиями отправлять правосудие. Таким образом, мысль строилась в соответствии с происходящим в XIV столетии. Однако нет ничего неразумного в понимании мысли Марсилия как предвестницы политической мысли Гоббса, а также видения в ней отражения осуществляющегося процесса государственного становления. Ведь для него только одно государство осуществлялось как «идеальное» сообщество. Задача же церкви, поскольку дело касалось этого мира, была несколько большей, чем простое служение обществу посредством формирования нравственных и духовных оснований, способствовавших успешной деятельности государства.

Глава 19 Николай Кузанский

1

В работах, посвященных истории средневековой мысли, часто можно прочесть об упадке или кризисе средневекового синтеза. Подобный ход мысли предполагает наличие идеи органического синтеза различных элементов – философии и теологии, церкви и государства, – который вначале был успешно достигнут, но впоследствии, по причине утраты понимания его значения и принципов, был разрушен. В контексте подобного интерпретирования происходившего считалось, что Уильям Оккам и близкие ему мыслители были повинны в разрушении синтеза, критикуя предшествовавшую им метафизику и тем самым вбивая клин между философией и теологией, а также чрезмерно акцентируя «абсолютное» могущество Бога. Вместе с тем Иоанн Парижский и еще в большей степени Марсилий Падуанский рассматриваются чуть ли не как главные виновники гибели политико-церковного единства и сплоченности христианского мира. Короче говоря, сказанное говорит не в пользу упомянутых мыслителей, помогавших в разрушении великих достижений Средних веков.

Существует только один действенный способ рассмотреть суть дела. Как можно заметить, философия возрождалась и взрастала под покровом богословия, а затем, более или менее повзрослев, склонилась к выбору своего собственного пути, так или иначе демонстрируя свою независимость. Что касается оккамовской критики предшествующих ему метафизических концепций, то для некоторых авторов вполне очевидной является абсолютная справедливость критики с логической точки зрения, так что подрыв традиционной метафизики был возможен только потому, что последняя не имела твердого основания. Что же касается политико-церковного единства христианского мира, то со всей определенностью может быть доказана изначально присущая ему ненадежность; историческое развитие феодальных государств, во всяком случае с политической точки зрения, вынуждало их нарушать сложившийся порядок, тем самым негативно реагируя на папские притязания; так что мыслители, близкие Марсилию Падуанскому, не могут нести ответственности за действующие исторические тенденции, если даже они, являясь их выразителями, в определенной степени содействовали их усилению. Говоря иначе, с полным основанием можно утверждать, что так называемый упадок или разрушение средневекового синтеза было просто фазой в общем становлении европейской культуры и цивилизации и что сожалеть об этом – значит выражать сожаление по поводу положения вещей, которое не могло долее продолжаться.

Тем не менее, легко почувствовать обаяние, проявлявшееся в идеале единства, гармоничного созвучия между верой и разумом, между богословием, философией и наукой, между церковью и государством. Нет необходимости говорить о том, не признавая богословие, отрицая наличие достаточных оснований для веры в откровение, считая церковь ненужной, а в иных случаях противной человеческим интересам – человек не способен ощутить притягательность этого нигде не повторившегося созвучия. Во всяком случае, он будет чувствовать, что при осуществлении идеала единства лучше всего обойтись без сверхъестественных объяснений окружающего мира. Фактически рассматривая средневековое миросозерцание, можно различить радикальный, явно требующий преодоления дуализм. Тем не менее, сохранение веры в высшее начало мира требовало возобновления попыток построения синтеза, но уже на совершенно иных основаниях. Именно это мы обнаруживаем в трудах Николая Кузанского (1401–1464).