История философии. Реконструкция истории европейской философии через призму теории познания - [347]

…» и заканчивая скандальной «Воля к власти».

Вот лишь некоторые наугад выбранные цитаты, не требующие каких- либо комментариев: «Высокомерно неуклюжая и униженная развязная внешность, которая составляет характерную особенность немца»; «У немцев нет до сих пор никакой культуры, как бы они ни распространялись и ни важничали на сей счет» («О пользе и вреде истории для жизни»); «Ставить на первый план немецкое сочинение есть варварство, ибо мы лишены образцового немецкого стиля» («Человеческое, слишком человеческое»); «Стоит лишь прусскому офицеру начать говорить и двигаться, как он оказывается самой нахальной и самой противной фигурой в старой Европе» («Веселая наука»); «Всюду, где германцы прививали свою кровь, прививали они также и свой порок»; «В нынешней Германии пользуется немалым спросом всякого рода умничающее мошенничество, это связано с непререкаемым и уже осязаемым запустением немецкого духа, причину коего я ищу в питании, состоящем сплошь из газет, политики, пива и вагнеровской музыки…» («К генеалогии морали»); «Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он делает больным всё, к чему прикасается, он сделал больною музыку… Вагнер — великая порча для музыки»; «Немцы, замедлители par excellence в истории, теперь самый отсталый культурный народ Европы» {«Казус Вагнер»); «Немцы — их называли некогда народом мыслителей, — мыслят ли они еще нынче вообще? Немцы скучают теперь от ума, немцы не доверяют теперь уму… „Deutschland, Deutschland fiber alles⁴⁴, я боюсь, что это было концом немецкой философии…»; «Чем мог бы быть немецкий ум, кто только не размышлял об этом с тоскою! Но этот народ самовольно одурял себя почти в течение тысячи лет…»; «Германия слывет всё более плоскоманией Европы»; «Уже известно везде: в главном — а им остается культура — немцы не принимаются более в расчет»; «Что немцы хоть только выдержали своих философов, прежде всего этого уродливейшего идейного калеку, какой только существовал, великого Канта, это дает немалое понятие о немецком изяществе»; «Я не могу простить немцам, что они ошиблись в Канте и его „философии задних дверей⁴⁴, как я называю ее…»; «Гёте — последний немец, к которому я отношусь с уважением» {«Сумерки идолов, ши как фшософствуют молотом»); «Сознаюсь, что это мои враги, эти немцы: я презираю в них всякого рода нечистоплотность понятия и оценки, трусость перед каждым Да и Нет… 3 Если не справятся окончательно с христианством, то немцы будут в этом виноваты…» («Антихрист. Проклятие христианству»); «Куда бы ни простиралась Германия, она портит культуру»; «По-немецки думать, по- и немецки чувствовать — я могу всё, но это свыше моих сил…»; «Первое | нападение (1873)[1622] было на немецкую культуру, на которую я уже тогда \ смотрел сверху вниз с беспощадным презрением»; «…я испытываю желание, я чувствую это даже как обязанность — сказать наконец немцам, что лежит у них на совести. Все великие преступления против культуры за четыре столетия лежат у них на совести!»; «Лейбниц и Кант — это два! величайших тормоза интеллектуальной правдивости Европы!»; «…Немцы | с их „войнами за свободу⁴⁴, лишили Европу смысла, чудесного смысла в j существовании Наполеона, — оттого-то всё, что пришло после, что суще- u ствует теперь, — лежит у них на совести: эта самая враждебная культуре \ болезнь и безумие, какие только возможны, — национализм, эта nevrose nationale, которой больна Европа, это увековечение маленьких государств I Европы, маленькой политики: они лишили самое Европы ее смысла, ее! разума — они завели ее в тупик. — Знает ли кто-нибудь, кроме меня, путь из этого тупика?… Задача достаточно, великая — снова связать народы?…»; «Немцы вписали в историю познания только двусмысленные имена, они всегда производили только „бессознательных⁴⁴ фальшивомонетчиков (Фихте, Шеллингу, Шопенгауэру, Гегелю, Шлейермахеру приличествует это имя в той же мере, что и Канту и Лейбницу; все они только шлейермахеры»[1623]; «„Немецкий дух⁴⁴ — это мой дурной воздух: я с трудом дышу в этой, ставшей инстинктом, нечистоплотности in psychologicis, которую выдает каждое слово, каждая мина немца»; «Слыть человеком, презирающим немцев par excellence, принадлежит даже к моей гордости. Свое недоверие к немецкому характеру я выразил уже двадцати лет (Третье несвоевременное[1624]) — немцы для меня невозможны»; «Но немцы и есть canaille — ах! Они так добродушны… Общение с немцами унижает… Я не выношу этой расы, среди которой находишься всегда в дурном обществе»; «Напрасно я ищу хотя бы одного признака такта, delicatesse в отношении меня. Евреи давали их мне, немцы — никогда» («Ессе Homo»); «Мне уже неоднократно возражали, когда я воочию показывал кому-либо отсутствие немецкой культуры» («Шопенгауэр как воспитатель»); «По отношению К немецкой культуре у меня всегда было чувство, что она идет на убыль,.. Немцы всегда идут позади, с опозданием…»; «Немецкая культура нашего века возбуждает к себе недоверие» {«Воля к власти»); «Ограниченность в жизни, познании и суждениях — подлинный удел немцев как настоящих виртуозов филистерства»