История детской души - [7]

Монтроз взглянул на него, и сразу его веселое настроение сменилось другим.

— «Выслушай меня внимательно, мой голубчик,» сказал он. «Когда бы ни представился к тому случай, проси твоего отца отправить тебя в школу. Скажи ему, что это единственная твоя мечта, что ты по школе томишься, проси, умоляй — помни, что в школе твое спасение! Ты уже подготовлен вполне. и с теперешними твоими познаниями в школу поступишь одним из первых и будет тебе там с кем побороться и кого побеждать. Бороться в жизни приходится каждому, и тот побеждает, кто бороться научился… Хорошо смолоду и за это дело браться! Скажи твоему отцу, скажи профессору, который заменит меня, что у тебя страстное желание поступить именно в одну из наших больших, общественных школ, Итон, Горра, Винчестр, все равно, из любой из них выходят — люди!»

— «Хорошо, буду просить,» грустным голосом сказал Лионель, «но я знаю, что мне откажут. Отец об этом и слышать не захочет! Мальчики в общественных школах все ходят в церковь по воскресным дням — не правда-ли? Вот, ведь, знаете, что никогда не будет дозволено это…»

Монтроз ничего не ответил, и они шли молча и молча дошли до самого домика м-с Пейн. На крыльце стояла сама добродушная хозяйка в белом чепце и свежем ситцевом платье.

— «Доброго утра, м-р Монтроз! Доброго утра м-р Лионель! Войдите, милости просим! Все готово: стол накрыть, открыто настежь окно, комната вся пропитана сладким ароматом нашей душистой жимолости! Ничто не может сравняться с Девонширской жимолостью, разве только — Девонширские сливки — и будет их вдоволь сейчас, у вас, за завтраком! Что, видно, грустно маленькому барину расставаться с добрым, своим, учителем?…»

Все это проговорила она, не переводя дыхания, и остановилась лишь, когда ввела своих гостей в лучшую свою комнату, а сама выбежала, хлопотать об их завтраке. Монтроз подошел к раскрытому окну: действительно, перед ним виднелось точно море душистой жимолости в полном цвету — вдыхать в себя этот чудный, ароматный воздух было одно наслаждение!

— «Какая прелесть этот Девоншир!» — не столько Лионелю, сколько самому себе сказал он, — «но все лее не то, что моя Шотландия.»

Лионель сидел у окна, вид у него был усталый и унылый…

— «Вы скоро отправитесь в Шотландию?» спросил он.

— «Да, я теперь еду домой на несколько дней к своей матери.»

Молодой человек особенно ласково посмотрел на мальчика.

— «Как бы мне хотелось взять тебя с собою,» тихо прибавил он, «как нежно полюбила бы тебя мать моя!»

Лионель промолчал и про себя подумал, что странно было бы чувствовать, что чужая мать его любить, как родная мать никогда не любила… В эту минуту м-с Пейн внесла завтрак и по свойственной ей привычке как-то восторженно суетилась, расставляя его! Действительно, чего, чего тут не было! И свежие яйца, и парное молоко, и густейшие сливки, и варенье, и чай, и домашний хлеб, и душистый мед, и в довершение всего корзинка румяных яблок и сочных груш! И все было подано так красиво и в таком изобилии! Монтроз и его маленький друг приступили к этому угощению с совершенно разнородными ощущениями: у Монтроза, после ранней прогулки, аппетит сильно разыгрался, a Лионель от долгого нервного возбуждения едва сознавал, голоден ли он или нет. Однако, чтобы не обидеть доброго товарища, с которым ему приходилось скоро расстаться, он постарался кушать исправно. Когда же они оба кончили, Монтроз обратился к нему с следующими словами:

— «Смотри, Лионель, не забывай меня! Если бы ты когда-нибудь вздумал, например, бежать из дома,» — тут мальчик сильно покраснел, не собирался ли он бежать в этот же самый день? — «или, или — что другое с тобою случится, тот час напиши обо всем ко мне — письмо, отправленное в Шотландию на имя моей матери, всегда дойдет до меня. Понимаешь, я тебя не уговариваю бежать — это дело страшное… но все же, если ты почувствуешь, что справиться со своими уроками тебе не под силу и что присутствие профессора Гора слишком гнетет тебя — лучше беги… только не падай духом… Еще, милый, помни, что если повторится головокружение, на которое ты намедни жаловался, или обморок прошлой недели — ты не должен больше скрывать этих болезненных явлений, должен все сказать отцу, который и посоветуется с доктором.»

Лионель выслушал равнодушно-терпеливо все эти речи, и, вздыхая, сказал:

— «И к чему все это? Вы знаете, я не болен — доктор меня недавно осматривал и сказал, что у меня ничего нет. Доктора, должно быть, не очень умны — моя мать заболела год тому назад, и они вылечить ее не могли, а когда они отказались и оставили ее в покое — она поправилась! И так всегда во всем — чем больше делаешь, тем хуже выходить!…»

Монтроз привык не редко слышать от мальчика такие безнадежный речи, но в это светлое, летнее утро, когда он сам чувствовал такой прилив молодых сил и радостно ехал домой, к тем, кто любил его — одинокая жизнь этого ребенка и трогательная покорность, с которой он относился к судьбе своей, — производили на него особенно тяжкое впечатление.

— «Убежать из дома» — продолжал Лионель, краснея, «я, может быть, мог бы на несколько часов… но если бы я попытался убежать настоящим образом, сделаться, например, матросом — меня бы вернули назад… а если бы вам об этом написал, только бы на вас напрасно навлек неприятности… Видно, вы об этом не подумали, м-р Монтроз, а я так подумал.»