С величайшим трудом разбирал Лионель эту надпись: ему пришлось отдельно складывать буквы, прежде нежели слово становилось понятно, и когда он окончательно разобрал всю надпись, смысл ее все-таки остался для него неясным. Он стоял в раздумье, удивляясь странному выбору текста, которым надпись заканчивалась, когда малиновка, с испуганным криком, вдруг вспорхнула и улетела, и перед ним появилась, точно выходя прямо из-под земли, красивая, седая голова человека, который с любопытством смотрел на него. Лионель вздрогнул, попятился назад, но не испугался.
— «Не бойтесь, маленький барин,» сказала голова, «я только рою могилку для бабушки Твили.»
Голос, произнесший эти слова, был чрезвычайно мягкий, даже музыкальный — так что минутное смущение Лионеля мгновенно исчезло. Он с любопытством подошел ближе и увидел высокого, широкоплечего, необыкновенно красивого мужчину, который стоял в глубокой яме — инстинкт подсказал ему, что это и была могила.
— «Вы меня совсем не испугали», сказал Лионель, учтиво приподнимая свою шапочку. «Я вздрогнул только потому, что ваша голова появилась так неожиданно-я думал, что кроме малиновки и меня, никого здесь не было. Какую большую яму вы роете!»
— «Да,» и человек ласково улыбнулся, ясною тихою улыбкой. — «Старая Твили всегда любила простор! Царство ей небесное! Теперь, что ушла она от нас, нет такого человека, кто бы мог сказать о ней не доброе слово… не всегда-то так бывает и с королями и с королевами!»
— «Она умерла?» тихо спросил Лионель.
— «Да, если разуметь жизнь земную, она умерла», был ответ. «Но Боже! что такое земная жизнь! Ничего! И дух пройди, и не будешь, и не познаешь места своего… Царство небесное, вот к чему мы все должны стремиться, маленький барин, должны работать днем и ночью, чтобы удостоиться войти в него.»
Не прерывая работы своей, он тихо запел густым мелодичным баритоном любимый свой гимн, в котором воспевалась слава светлых ангелов небесных.
Лионель сел на соседнюю зеленую могилку и пристально, как бы испытующим взглядом, смотрел на него.
— «Как можете вы верить в подобные пустяки?» спросил он с важной укоризной — «а еще взрослый мужчина!»
Тут могильщик перервал свою работу… и, обернувшись, с неописанным изумлением стал рассматривать маленького мальчика…
— «Как могу я верить в подобные пустяки,» повторил он медленно. „ Пустяки! И это крошечное существо так называет нашу несокрушимую веру, нашу незыблемую надежду на жизнь вечную! Помилуй, Господи, бедного малютку! Кто же мог так воспитать тебя?»
Лионель страшно покраснел — покраснел до слез: таким одиноким он себя чувствовал, и так ему приятно было говорить с этим жизнерадостным человеком, у которого был такой нежный, музыкальный голос, а вот теперь — он оскорбил его…
— «Меня зовут Лионель, Лионель Велискурт,» сказал он тихим, немного дрожащим голосом. «Я единственный сын м-ра Велискурта, который нанял на это лето вон тот большой дом — и он рукою указал на дом, крыши которого виднелись из-за деревьев, «и у меня, с тех нор как минуло мне 6 лет, всегда были очень умные воспитатели; теперь мне скоро будет 11 лет. Они меня очень многому учили! И оттого я сказал, что будущая жизнь пустяки, что мне так всегда было говорено. Очень было бы отрадно думать, что это правда-но это не правда-это только мечта, что то в роде легенды. Мой отец говорить, что в наше время уже никто этому не верит. Наукой доказано, что когда тебя опускают в такую могилу,» и он указал на яму, в которой стоял могильщик, слушая и внутренне изумляясь, — «ты умер навсегда — и никогда уже не узнаешь, для чего ты был создан, — по моему, это очень странно и очень, очень жестоко, — и черви съедят тебя. Ну, как же не пустяки думать, что можно жить после того, как тебя съедят черви? Вот, почему я спросил у вас, как можете вы верить в такие пустяки… Пожалуйста, простите меня, право, я не хотел оскорбить вас!»
Могильщик с минуту помолчал. Его красивое лицо выражало попеременно и изумление, и печаль, и жалость, и негодование, но все эти чувства точно потопила в себе светлая улыбка любви…
— «Оскорбил меня? Нет, ты бы не мог этого сделать, маленький барин, даже если бы и захотел… Так-то, ты сын м-ра Велискурта. Ну, а я — Рубен Дейль, псаломщик этой церкви и пономарь, и землекоп и столяр… всякую работу, посланную мне Господом, я делаю — только бы сил хватило. Вот, видишь эти мои руки» — и он поднял одну сильную, мускулистую руку, — «они хорошо до сих пор мне служили — они давали хлеб и кров, и одежду тем, кто дорог мне, и если Бог даст, они еще многие годы мне послужат, но я знаю, что придет время, когда их сложат на мне… Ну, так что же — тогда они уже не будут мне нужны: я буду уже в другом мире, в нем буду жить и думать и, если угодно Господу, буду так же работать-потому что труд Господь благословил, и душа будет у меня та же,, что теперь — только молю моего Господа до того времени очистить- и освятить ее!..»
Он поднял свои ясные голубые глаза к голубому ясному небу и так оставался несколько минут, как-бы в созерцании чего-то…
— «М-р Дейль, что вы разумеете — когда вы говорите о своей душе?» -робко спросил Лионель.
