История детской души - [5]

Монтроз страшно побледнел, но сумел совладеть с собою.

— «Думайте, что вам угодно о Шотландцах», сказал он спокойно. — «Они обойдутся без вашего к ним расположения, и в моем заступничестве, конечно, не нуждаются. Я отказываюсь принять то, что я не заработал, — в этом трудно усмотреть чудо. Я не чувствую против вас ни малейшего раздражения: — отказав мне, вы только предупредили мое собственное намерение — здесь оставаться дольше я бы не мог — не хочу делаться соучастником преступления детоубийства.»

Если бы бомбу вдруг разорвало посреди маленькой комнаты, м-р Велискурт не был бы больше ошеломлен… Он вскочил со стула и стремительно кинулся на Монтроза.

— «Что — что,» задыхаясь от бешенства, произнес он дрожащим голосом, «де-то-дето-убийство, так ли мне послышалось? Дето-убийство!»

— «Могу повторить эти слова,» спокойно сказал Монтроз — но голубые глаза сверкнули зловещим огнем и судорожно задрожали бледные губы — детоубийство!… Запомните — их, вдумайтесь в них! У вас только один ребенок, мальчик хороший, любящий, способный, восприимчивый, слишком восприимчивый! И вы его губите своими суровыми предписаниями, своей зловредной «системою» воспитания! Вы лишаете его всех тех развлечений, который необходимы для его здоровья, вы не даете ему товарищей его лет, вы поставили его молодую жизнь в такие рамки, что эта жизнь превратилась в ежеминутную пытку — и я утверждаю, что вы над ним совершаете убийство, медленное, быть может, но несомненное. Всякий врач, хоть не много сведущий в своем деле, подтвердить вам то, что говорю я теперь — т. е. всякий врач, для которого правда дороже гонорара.»

М-р Велискурт схватил чек, только что им подписанный, разорвал его на клочки, открыл другой ящик своего бюро, вынул из него горсть бумажек и золотых и, сосчитав, кинул их на столь.

— «Вот ваши деньги, — берите их, и чтобы вашего духа здесь не было, слышите!» проговорил он, голосом хриплым от сдержанного бешенства, — «и прежде нежели осмелитесь снова предлагать себя в воспитатели сыну джентльмена, научитесь знать свое место и обуздывать вашу проклятую шотландскую гордыню! А теперь — ни слова больше! — вон!»

Гордо откинув назад голову, Монтроз смотрел на своего «бывшего господина» презрительным, испытующим взглядом бойца, готовящегося вступить в бой, — глаза его злобно сверкнули, рука сама собою поднялась — но вдруг воспоминание чего-то ему дорогого промелькнуло в душе его… он сдержал свой безумный порыв, приподнятой рукой взял свое жалованье, и молча вышел из комнаты.

Джон Велискурт захохотал злобным смехом.

— «Эх, ты, дерзкий щенок!» бормотал он, «и подумаешь, что подобные субъекты получают университетские дипломы и всякие рекомендации! Изумительно! Конечно, обман и протекция — больше ничего!… Ленивый, ничего не знающий хвастунишка, худшего товарища для Лионеля нельзя было и придумать! С ним Лионель только научился даром тратить время. Я очень доволен, что профессор Кадмон-Гор изъявил согласие пробыть у нас каникулярное время-конечно, обойдется это мне весьма дорого — но за то он сумеет исправить ошибки Монтроза, и скоро подвинет вперед Лионеля. На подобного человека вполне положиться можно и в отношении вопросов религиозных».

Размышления о скором прибытии знаменитого профессора благотворно подействовали на м-ра Велискурта: он на столько успокоился, что направился в гостиную, где думали найти жену и сэра Чарльза. Однако, в комнате никого не оказалось. По словам прислуги, сэр Чарльз несколько минут как уехал, а мистрис Велискурт одна вышла в сад.

М-р Велискурт встал у открытого окна, вдыхая в себя ароматный летний воздух: утренний дождь сильно промочил землю, а он терпеть не моги ходить по сырости поди мокрой листвой деревьев. Месяц стоял уже высоко на небе и светил-но он не были ценитель лунных освещений… Благоговейная, таинственная тишина ночи сходила на землю. М-р Велискурт этой тишины положительно не переносил… Он закашлял намеренно… кашляли громкими, резким, крикливыми кашлем, и действительно одним этим звуком он уже нарушил гармонию чудной, поэтичной картины, в которой леса, и горы, и тучи, и небо, и месяц, — все слилось в одну дивную красоту. Своими кашлем м-р Велискурт точно ввел в то, что было чисто, идеально, элемент прозаичной, обыденной жизни, и — он вспомнил, что жены его все нет… Сад был большой, совершенно запущенный. Хотя вновь взятый садовники всячески старался приводить его в порядок, но он успевал лишь чистить и прокладывать дорожки — и был бессилен в борьбе с природой, которая по своему раскинула и убрала деревья и кусты, и на все наложила свой особый отпечаток художественной красоты.

Дикий, заросший сад, видно, полюбился мистрис Велискурт — в нем она проводила почти все свое время. Однако, с тех пор как стоял м-р Велискурт у окна, ее в саду нигде не было заметно. Вдруг издалека донеслись до его слуха, сперва чуть слышно, затем совсем ясно, слова какой-то веселенькой народной песни, которую она где-то запела.

Презрительная улыбка исказила его некрасивое лицо.

— «Ей бы быть уличной певицей! "сказал он про себя, «на это у нее хватило бы уменья. И как подумаешь, что она происхождения благородного, что воспитание получила! Какая чудовищная аномалия!»