История детской души - [2]

Монтроз ничего не ответил и задумался грустною думою, следя за мальчиком, который не спеша, аккуратно и методично складывал, и прибирал разбросанные тетради и книги. Наконец все было приведено в надлежащей порядок, и Лионель, взяв свою шапочку, которая висела на гвозде, доверчиво подошел к молодому учителю и, улыбаясь, сказал:

— «Ну, готово!»

— «Ну, готово!» передразнил его Монтроз и, надев свою соломенную шляпу, весело сбежал с лестницы.

Лионель как-то робко следовал за ним. Когда они повернули на тенистую дорожку, которая прямо из сада вела на большую дорогу, их из дома окликнула молодая женщина, стоявшая на балконе и выглядывавшая из-за вьющихся алых фукций.

— «М-р Монтроз, что это, открытый протеста? Это хорошо! Всегда надо делать то, что нам говорят не делать! Прощай, Лиля!»

Лионель посмотрел вверх, улыбнулся и приподнял свою шапочку.

— «Прощай, мама!»

При звуке нежного детского голоса что-то нежное промелькнуло на красивом лице, выглядывавшем из-за цветов, и оно быстро скрылось. Лучи заходящего солнца освещали, как заревом, рощи и горы Коммортина, когда на море, засверкавшем как-бы мириадами алмазов, показалась маленькая лодочка, которая легко неслась по пенистым волнам. У весел сидел Монтроз и греб с радостной отвагой! На корме приютился Лионель. Его задумчивые глаза с какой-то восторженною радостью следили за каждой волной, которая сердито надвигалась на маленький челн и об него же разбивалась, рассыпаясь разноцветными брызгами.

— «М-р Монтроз,» воскликнул он, «а, ведь, хорошо, чудно хорошо!»

— «Да, да,» ответил Монтроз, сильнее налегая на весла — «и вся жизнь наша чудно хороша, только бы уметь пользоваться ею!»

Лионель не слышал этого замечания: все его внимание теперь было сосредоточено на длинной нити водяной травы, которую он всячески старался уловить рукою. Многим этот склизкий стебель показался бы весьма непривлекательным, но Лионель понял всю красоту его: сотни крошечных раковинок переплетались вокруг него, и каждая из них — хрупкая, нежная, красивая как жемчужина — содержала в себе жизнь — жизнь хрупкую, как и она сама…

Было над чем призадуматься, глядя на таинственное совершенство этих живых организмов!.. И, по мере того как мальчик всматривался в красоту этой ткани, сотканной волною, на его детскую душу, как бы надвигалась тень незримого, непроницаемого… и тот вопрос, мучительный и страшный, который столько ученых унесли не разрешенным с собою в могилу — мучительно теперь сказывался и ему… Причина, цель, смысл всего созданного — хоть бы, например, цель этого отдельного, никому не нужного, чудного мира раковин, как распознать ее… кто ее разъяснит?.. И малый ребенок задумался, и бессознательно душа его наполнилась той безнадежной печалью, которая выражена в Екклезиасте восклицанием „ Vanitas vanitatum».

Между тем в небесах одна краса сменялась другой… на краю моря земля и солнце как-бы слились в одно — внезапно яркое освещение потухло — и тихий сумрак вступил в свои права, окутывая таинственной дымкой берега и далёкие горы… Монтроз сложил весла, с наслаждением любуясь этою красотой: она точно напоминала ему родную красоту еще более живописной Шотландии. Затем взор его остановился на маленьком его спутнике, который все еще быль нагружен в созерцание вновь найденного своего сокровища…

— «Что это у тебя, Лионель?» спросил он. Мальчик быстро к нему обернулся.

— «Целая тысячи маленьких существ, живущих в хорошеньких, собственных домиках! "ответил он, улыбаясь, — «смотрите!» и он приподнял свою находку. «Ведь, это целый город, не так-ли? — и, чего доброго, его маленькие обитатели столько же о себе воображают, сколько и мы.» Но улыбка вдруг исчезла с задумчивого его личика. «Что вы об этом думаете, м-р Монтроз? a мне так думается, что мы не больше имеем значения во вселенной, чем эти маленькие создания.»

Монтроз на это ничего не ответил. Он поспешно вынул часы из кармана и воскликнул: — «Как уже поздно! Ну, голубчик, верни своих маленьких друзей родной их стихии, мне замысловатых вопросов теперь не делай, а лучше возьми-ка весло!»

Лионель вспыхнул от удовольствия — но, прежде нежели взяться за весло, он бережно опустил морское растение в пенящуюся волну, которая в эту самую минуту как-то ласково прижималась к лодочке. Ветка тихо поплыла с волною — Лионель проводил ее глазами и с увлечением принялся грести. Он греб всею силою своих слабых ручек, а Монтроз, соразмеряя свои силы с силами ребенка, едва дотрагивался до весла. Но был уже час прилива и попутные волны быстро влекли за собою маленькую лодку. Лионель весь раскраснелся, глаза его весело блестели, так что когда он выпрыгнули на берег, он имел весело-беспечный, жизнерадостный вид, свойственный всем мальчикам — даже морщинки на его лобике почти что совсем сгладились… «Ну, уж и достанется же нам, как вернемся домой!» — с веселым смехом воскликнул Лионель, указывая на потемневшее небо и на свое забрызганное платье.

— «Достанется мне, а не тебе,» сказал невозмутимым голосом Монтроз. «Но, — так как это мой последний вечер, — мне все равно.»

Мгновенно поблекла вся радость бедного Лионеля — он нервно и невнятно проговорил: — «Ваш последний вечер? — о, нет! этого быть не может! Вы не то сказать хотели!»