История Билли Морган - [20]

Иногда – не всегда, – но иногда, когда я занимаюсь сексом, любовью, трахаюсь, называйте как хотите, в голове вдруг всплывают эти старые зловещие образы. Точно одновременно прокручиваются два фильма. В одном фильме совершенно нормальные мужчина и женщина, я и кто-нибудь еще, занимаются тем, чем обычно занимаются мужчины и женщины, а в другом – нет. Темная, хаотичная масса образов, чувств, запахов, звуков накладывается на происходящее. Я пугаюсь, впадаю в панику. Мне хочется закричать, ударить мужчину, оттолкнуть его, прогнать прочь. Мне хочется убежать и спрятаться, скрыться от воспоминаний, они прорываются сквозь настоящее из погребенного прошлого, меня от них трясет.

Я не рассказывала об этом Лекки и никому вообще.

Об остальном я рассказала своему мужу, как глупая корова. Мой молодой, невинный, любимый муж, Микки. О да, я была замужем, по-настоящему, со свидетельством о браке и всем прочим. Я рассказала ему, когда мы были женаты всего несколько недель, сглупив, как одна из тех отвергнутых невест. Я расслабилась, ведь мы так любили друг друга. Я доверилась ему, лежа в его сильных объятьях на нашей большой ветхой кровати красного дерева, на бугорчатом матрасе под нарядным новомодным пуховым одеялом, которое нам подарили на свадьбу, и равнодушная луна светила в темное окно. Я рассказала ему и почувствовала, с отвратительной дрожью в желудке, как теплота покидает его объятья, как холод пронизывает летнюю ночь.

Я не должна была рассказывать; и он не знал, как поступить. В его жизни, с мальчишескими журналами, ребяческими приключениями и забавами, ничто не научило его, как поступить, если знаешь, что твоя новобрачная в шестнадцать лет была изнасилована и никто даже не пытался ей помочь. И что человек, сделавший это, ходит где-то на свободе и, может быть, проделывает это с другими девушками, и ничего нельзя с этим сделать, не с кем бороться. Только призраки танцуют и насмехаются, когда в отчаянии и гневе слепо на них замахиваешься. Только призраки в лунном свете. Бедный Микки.

Джонджо все воспринял проще, но тогда мы уже не были детьми, и времена другие. Он просто прижал меня к себе и гладил по голове большими мозолистыми руками, пока я рассказывала. Я понимала, что он чувствует, и знала, что он никогда не скажет и не сделает больше, чем это редкое для него проявление нежности. Мы не женаты, он – женат, на другой. Так продолжается много лет, у него уже взрослая дочь. Лекки называет его моим «бродячим котом», не домашним, как Чинг и Каирка. Джонджо – кот, который гуляет сам по себе дикий кот, которому оставляешь еду за дверью, а он лишь изредка позволяет погладить свою грязную, прекрасную, дикую голову, а затем уходит прочь, не оглянувшись. Джонджо приходит и уходит, когда ему вздумается, и мне это нравится. Никаких уз, никаких привязанностей, никакой боли. Всего лишь утешение, есть с кем провести ночь. Никакой боли, понимаете, больше никакой боли, я бы этого не вынесла. Вот уже двадцать пять лет я знаю Джонджо, сперва приятеля, затем любовника, он никогда не говорил, что любит меня, или что я хорошенькая, или что он беспокоится обо мне. Но он всегда возвращается, мы разговариваем ночи напролет, мы заботимся друг о друге, по-своему. У нас общее прошлое, понимаете, воспоминания, наш смех, недоверие к собственной юности и нашей тогдашней глупости, много лет назад, когда я вышла за Микки, и они с Джонджо были кандидатами.

Мы с Джонджо были «Свитой Дьявола».

Глава девятая

Все началось с Дасти Миллера. В колледже он учился на чертежника, у нас были какие-то общие приятели, так что, когда он предложил подбросить меня домой на своем «бонневиле», я сказала: почему нет? Мне было семнадцать, я училась в художественной школе, меня влекло все новое.

Он мне не нравился, ничего такого, головастый нечесаный парень с милой улыбкой, в старой авиаторской куртке из овечьей кожи, – мне всегда такую хотелось. Он был моим приятелем. У меня всегда было много приятелей-мужчин, я хорошо ладила с парнями на таком уровне. Гораздо лучше, чем с девушками, с которыми мне и сейчас нелегко; разумеется, мне хотелось иметь замечательную лучшую подругу, с которой я могла бы делиться мыслями, хихикать, на которую всегда можно положиться (в ранней юности я зачитывалась комиксами «Банти»,[19] это на меня и повлияло), но действительность в виде сбивающихся в группки, злобных, вечно соперничающих девчонок, скрывающих свою жестокость под пушистыми джемперами и слоями туши для ресниц, казалась гладкой стеной, выстроенной для того, чтобы отталкивать таких аутсайдеров, как я. Должно быть, я от природы неспособна делать жеманные глупости, которые, по-видимому, нравятся большинству мужчин. Про себя я называла таких девушек «барракудами» – снаружи стройные, чистые, привлекательные, с большими круглыми глазами, а внутри – хищницы. Большие зубы. Щелкающие челюсти. Язвительные подколки в столовой. Вы много пропустили, если не видели, как они плавно покачивались у стойки и крутили задницей перед каким-нибудь пускающим слюну чуваком, который заплатит за их чай и булочку…

Как бы то ни было, к счастью (или к несчастью – если бы я носила юбку, теперь я бы могла быть милой хаус-фрау с кучей детишек, жила бы в чистеньком домике в Бингли), в тот судьбоносный день на мне были джинсы, и тогда еще можно было ездить на мотоцикле без шлема. Я никогда до этого не сидела на байке, хотя как-то раз чей-то дядюшка прокатил меня по кварталу на заднем сиденье своего мопеда, – я тогда была совсем маленькой, мне ужасно понравилось, и я так умоляла покатать меня еще, что меня с позором отправили спать. Не та ли обыденная поездка на мопеде посеяла семена моего окончательного падения? Матери, читающие это, возьмите на заметку: позволяя своим деткам быстрые моторы на пятьдесят кубических сантиметров, вы подталкиваете их прямиком к Греху и Разложению; я – живое тому подтверждение.