Мне плевать, что там говорят. Я-то знаю, чего ей стоило каждый вечер выходить на сцену в этих кошмарных клубах. Я наблюдала за ней, откуда только можно: сзади, зажатая толпой студентов, ужратых настолько, что, расстегнув ширинку, мочились прямо в угол. Или из-за кулис (если они были) – оттуда так интересно разглядывать лица зрителей. Я, наверное, тысячу раз видела ее выступления.
Она всегда спрашивала: «Ну как, Лил?» И я всегда отвечала правду, даже если правда ужасна. Она намного выше и крупнее меня. Лучше бы она была поменьше – особенно когда все летит кувырком и она уходит в себя. Знаете, она не просто юморист. Скорее духовный учитель. Она рассказывала о том, о чем никто не говорит. Нет, не эпатажа ради, как некоторые, – просто о жизни и смерти и о том, каково жить людям. И, черт, это было смешно! Только-только зал начинал разогреваться, и вот она – неслышная, неспешная, точно змея, – заставляла их рыдать над ее правдой. Да, она была гениальна… Впрочем, слишком гениальна для тех, кто способен тебя прославить. Говорила слишком прямо и слишком пылко, а вдобавок была так напряженна, так велика и… понимаете, к чему я? Она выкладывалась на тысячу процентов, неизменно, каждый вечер. Выходила на сцену, в эту яму со львами – во врата Ада, как она выражалась, – и просто говорила с ними. Выпорхни на сцену, детка, и поболтай со зрителями… Но она ничего не записывала заранее, никогда ничего не планировала. Она не импровизировала – мы все знаем, что импровизация – это чистое надувательство. Нет, она трепалась со зрителями, и все.
На сцене она казалась такой беспечной, такой раскованной – будто ничто ее не поколеблет. Даже на выступлении в Мидлсборо, когда позади нее ударила молния, она только улыбнулась и съязвила, что Господь с ней явно не согласен. Звучит глупо, особенно на бумаге, но в тот момент… В общем, как она утверждала, ей плевать, что творится на сцене, – это ведь ее дом, где у нее все под контролем, даже катастрофы. Она нравилась себе там, на сцене.
В тот вечер я была в зале – в тот проклятый кошмарный вечер. Черт, я за всю жизнь его не забуду, клянусь. И не только я. Даже Рики, хотя он ее всегда недолюбливал – нет, пожалуй, это несправедливо. Он никогда не знал, как с ней себя вести; Рики вообще хреново ладит с женщинами. Так вот, даже он побелел от злости и отвращения. Я чувствовала, что сейчас сблюю или грохнусь в обморок, или и то, и другое. Мы с Рики стояли, и – без шуток – он держал меня за руку и только себе под нос бормотал, снова и снова, точно молитву: «Ублюдки!»
