История Билли Морган - [18]

Когда мы вошли, он запер дверь и ударил меня, чтобы я стала сговорчивей. А потом он меня трахнул.

Стивио стукнул меня кулаком, затем ударил в живот, чтобы не оставлять следов. Он толкнул меня на грязную постель; я скрючилась, задыхаясь; наркотик дробил свет уличных фонарей, падающий сквозь оконный переплет, на изломанные призмы. Он схватил меня за горло, и я почувствовала, как затрепыхалось сердце, – казалось, лицо разбухает как у мультяшного героя, а глаза вылезают из орбит. Он проталкивается, проталкивается в мою сухость, моя кожа разрывается от огня. Голова стукается о спинку кровати, его руки, цепкие как клещи, выкручивают мои соски; боль превращается в звуки; острая и мерзкая, гнилостная вонь его немытого члена. Его лицо у меня между бедер, небритый подбородок царапает мне кожу до крови. Он говорит мне, какой он потрясающий любовник, что я должна быть благодарна, что женщины умоляют его об этом, и, пока он пожирает меня, в моей голове возникает образ – картина в одном из моих альбомов – шедевр ар нуво – торс женщины цвета слоновой кости, и его заглатывает огромное насекомое… Его смех и последнее, что он мне сказал: «Для других мужчин ты теперь порченая. Теперь ты со мной. Тебе ведь понравилось, шлюха?»

Затем он меня вышвырнул. Зарубка, сделанная его большим старым складным ножом на зазубренном краю его изголовья. Он выбросил меня как мусор. Осталось лишь затуманенное «кислотой» воспоминание о призрачных коридорах и яркое сияние мха на каменных ступенях, с которых я упала. И его жесткие, леденящие оскорбления и смех, когда я упала на четвереньки, на гравий дорожки под дождем. А после этого – ничего.

Я очухалась в парке. Нестерпимый холод. Макияж размазался по лицу; меня трясло; большие синяки на горле от пальцев Стивио; глаза налиты кровью. Целую неделю я не могла нормально ходить и говорить. Я сказала, точнее прохрипела маме, что у меня ужасная простуда, болит горло, и заматывалась в длинный креповый, развевающийся шарф, в стиле Айседоры Дункан, пока не сошли отметины. Мама никогда ни о чем меня не спрашивала, то была просто еще одна ложь. Я ужасно радовалась, что не залетела и не подцепила какую-нибудь гадость; думаю, я покончила бы с собой, случись такое.

И все об этом узнали. Он всем рассказал. Шутил. Хвастал, как засадил мисс Выскочке Билли Морган. В те дни у парней бытовал миф – если ты принудил девчонку, которая не была девственницей, это не изнасилование, а я к тому времени уже потеряла девственность с милым, но довольно занудным французом, приехавшим по обмену студентом с глубоко посаженными карими глазами и улыбчивым ртом. Это было славно, это было правильно, приятное летнее воспоминание, полное смеха и поцелуев, я сентиментально плакала, когда Ксавье уехал домой в Париж, он клялся в вечной любви в письмах, которые постепенно иссякли, когда зазолотились листья.

Теперь это милое воспоминание перекрылось жирным, омерзительным клеймом Стивио, который посчитал случившееся отличной шуткой. Спустя какое-то время я увидела его в пабе с одним из его дружков, они мерзко ухмылялись, подталкивая друг друга. Ярость расцвела в моем сердце, у меня затряслись ноги и руки, скрутило живот; бешенство поднималось из темных, потаенных уголков души, мне хотелось его убить. Не гипотетически, а по-настоящему; зарезать его собственным ножом; воняющая медью кровь, стекающая по моим рукам, недоверие на его смазливом лице, высокая певучая красота мести. Я хотела причинить ему такую боль, чтобы он молил меня о прощении, униженный и уничтоженный, ползая на разбитых коленях, умирающий или просто исчезающий, исчезающий с лица земли, ныне и во веки веков…

Но я ничего такого не сделала, потому что была молода и беззащитна. У меня не было своего клана, семьи, шайки, которые могли бы драться за меня, и я пообещала себе, что найду свой клан, и больше ничего такого со мной не случится. Так что я просто выплеснула свою выпивку в ухмыляющуюся рожу Стивио, это все, на что я была способна, от злости я потеряла дар речи. Он возмутился. И все остальные тоже; устраивать сцены, ссориться – это неправильно. Это не круто.

Этот опыт меня многому научил.

Я поняла, что никогда нельзя доверять хиппи; у них каждый сам за себя, у них нет чести. Я завязала с ними, хватит.

Я узнала, что во мне есть темная сторона, которую я с трудом могу контролировать, она может стать оружием, она пахнет смертью, и, когда нахлынет, я могу сделать и сказать что угодно, причинить боль кому угодно, даже себе, но после этого буду чувствовать, что очистилась, точно мертвая ракушка, омытая тысячей течений, и захочется мне только блевать. Я научилась ждать, когда накатит волна сокрушительной ненависти к себе, что следует за кроваво-красным освобождением; дрожь, безнадежное ползание на брюхе, отвращение, что не идут на убыль много дней, а я клянусь, что больше никогда, никогда не буду выходить из себя.

И после этого урока я решила, что больше никогда не стану принимать «кислоту» или курить слишком много травы, нюхать слишком много порошка и принимать внутрь то, от чего могу потерять контроль над собой.