«На ТБ-3 летали на групповые упражнения, которые вскоре отменили, посчитав слишком опасными, и на тяжелом бомбовозе летали в дальнейшем лишь "на связь", поскольку лишь на ТБ-3 была радиостанция РСБ. Теоретически считалось, что мы, совершая полет, должны были получать с земли и передавать на землю по радиосвязи различный текст, а после посадки сравнить полученные наземными радистами данные с переданными нами. Вроде всё совпадало, зачеты сдавали. Но это была туфта, за все время я ни разу "землю" не слышал и не верил, что меня кто-нибудь слышит. Основной вид связи между "землей" и самолетом была выкладка полотнищ Попхэма (был такой английский маршал). Берется полотнище, из него выкладывается "Т", а на полотне имеются специальные клапана, которые загибаются и, укорачивая части "Т", позволяют передавать определенную информацию. Самый простой пример: если не выпустилась у тебя левая "нога", то на полотнище загибают левую половину "Т". А если на самолет надо было что-либо более сложное передать, то (помню рисунок из книги), устанавливали две мачты, а между ними на тросе висел пакет. Р-5, пролетая низко над землей, цеплял пакет крюком. Вот такая была связь. Радиосвязь у нас была в эмбриональном состоянии. Пещерные мы люди были, в смысле радиосвязи. Не помню, чтоб ата рация на ТБ-3 хоть у кого-то нормально работала».
Тимофей Пантелеевич вспоминал, что двигатель, стоявший на P-Z, страшно дымил и гнал в кабину столько тепла, что «летом бывало смотришь, заходит "зэт" на посадку, а голова курсанта за бортом — на лету блюёт. Дым плюс жара — укачивались моментально». И эта устаревшая машина считалась «секретной»! Отношение к такому положению вещей у Тимофея Пантелеевича вполне однозначное: «Когда секретят всякую фигню, это означает только одно — дела по настоящему плохи. Как наша подготовка перед войной. "Секретность" P-Z из этого же семейства. Собственную слабость от себя самих прятали» 1*.
Случаев репрессий не было, но к тому времени все были напуганы и так достаточно. Особенно преподаватели. «Знаешь, в училищную библиотеку много разных авиационных журналов приходило (в т. ч. и на иностранных языках), и там публиковалось много толковых статей. Статьи-то толковые, но реального толку от этих публикаций не было. Помню у нас один курсант "выступил" (по глупости), на занятии задал вопрос преподавателю, мол, вы говорите, что СБ самый быстрый бомбардировщик в мире, а вот в журнале (кажется это был "Вестник воздушного флота") опубликовали, что американский бомбардировщик (и называет модель) летает быстрее СБ и нагрузка бомбовая у него больше. Так все-таки, самый быстрый СБ или нет? Преподаватель аж побледнел, поскольку курсант поставил его своим вопросом в самую «пиковую» ситуацию. Скажи, что курсант не прав, так получается, что "Вестник воздушного флота" врёт, а журнал центральный, сомневаться в его публикациях нельзя, посчитают, что сомневаешься в авторитете руководства ВВС РККА (а там и до сомнений в авторитете Советского правительства недалеко). Сказать, что курсант прав, моментально "пришьют"
"пораженчество", со всеми вытекающими отсюда последствиями. Уж не помню, как преподаватель выкрутился, но курсант имел потом "серьезный" разговор и с начальником курса, и с нами: "Понимай, дурак, о чем спрашивать можно, а о чем нет". Нет, никого не "репрессировали", но перепугались все здорово. Поэтому изучение курсантами других источников, кроме учебников и уставов, не приветствовалось».
К окончанию училища у Тимофея Пантелеевича было 40 часов налёта, которые примерно поровну были распределены на всех четырёх типах машин, хотя выпускался на СБ. Как сам он оценивает свой уровень подготовки: «Реально мы умели взлетать и садиться, да и то в самых простых метеоусловиях. Знаменитые пушкинские строки "Нас всех учили понемногу, чему-нибудь и как- нибудь" в полной мере относились к нам, курсантам конца 30-х — начала 40-х. Теперь я понимаю, что по сравнению с немцами мы были дикие недоучки».
Когда началась война, почти все стали писать рапорты об отправке на фронт. «Полная добровольность, без дураков. Ещё помню все указывали, что владеем немецким языком и, в скобочке, так скромненько — "со словарем". Хотя, дай Бог, если хоть два десятка слов кто знал. Иностранные языки и тогда не самой сильной стороной образования были. Казалось, что владеющих немецким языком пошлют быстрее, а уж там покажем фрицам! Поикают фрицы когда я появлюсь! Теперь, с высоты своего опыта могу сказать — меня тогдашнего хватило бы на фронте на два дня».
Ко всем недостаткам училищной подготовки добавилось и то, что о новых типах самолётов курсанты ничего не знали, всё секретилось. Например, о существовании Пе-2 Пунёв впервые узнал совершенно случайно, только в 41-м, незадолго до войны. Произошло это так: по выходным курсантов обычно занимали рытьём капониров, посадкой деревьев или другой работой. «То, что для такой цели существуют бульдозеры и экскаваторы, а выходные можно как-то по-другому проводить, мы и понятия не имели». В один из таких «выходных» дней на лётное поле училища сел Пе-2: «Мы роем землю и вдруг слышим непривычный, резкий звон над аэродромом. Смотрим вверх, облачность балла три, и эти облака, буквально пронзает незнакомый самолет. Проносится над нами, а скорость у него!!.. У нас в училище 140 км/час, считалась боевой, а тут, похоже, 140 посадочная! Слышим — заходит на посадку. Бетонной полосы у нас не было, и, похоже, летчик "приложил" машину с высокого выравнивания, пыль столбом, и машина уже в конце полосы. Ну и скорость! Мы к самолету, а тут со всех сторон: "Куда?! Назад! Это секретный самолет!" Вот так: нельзя курсанту самолет показывать, только на фронте, когда воевать пойдет! Так вблизи и не показали. Это и был Пе-2, один из первых. В машину эту я влюбился сразу! Редкостной красоты самолет! А красивый самолет и летает красиво».
