История афинской демократии - [67]

Итак, афинские граждане составляли полноправное меньшинство, пользовавшееся политической свободой и равенством, среди остального населения, неполноправного. К последнему принадлежали не только метеки и рабы, но и женщины.

Положение женщины в Афинах

В сравнении с гомеровской эпохой в период развития демократии положение греческой женщины на первых порах ухудшилось. Некоторое влияние мог на это оказать Восток, а главное – просвещение и развитие городской, более широкой политической жизни сначала должно было вырыть пропасть между мужем и женой. Муж проводит время большей частью вне дома, на площади; он занят философскими спорами, государственными и общественными делами; он живет более широкими политическими и умственными интересами. А жена сидит обыкновенно дома, разодетая и нарумяненная или погруженная в хозяйственные заботы. Дом – это ее мир, и добродетельная жена не должна была переступать его границ. «Что умного и славного мы можем совершить, – спрашивает одна из героинь Аристофановой комедии «Лисистрата», – мы, женщины, которые сидим дома, украшенные цветами, в желтошафранной одежде, нарумяненные, в роскошных прозрачных платьях, в модных сандалиях»? Сидят они под строгим присмотром, нередко взаперти, охраняемые, если верить тому же Аристофану, молосскими собаками, крепкими замками и запорами[176], хотя, как говорится в одном из его отрывков, глуп тот муж, который полагается на подобные меры.

В Афинах женщина не правоспособна[177]. Она не могла выступать свидетельницей, не могла сама вести судебные дела и начинать процесс, заключать договор выше известной нормы. Над ней постоянная опека: девушкой, в родительском доме, она находится под опекой отца, в замужестве – под опекой мужа. Замуж выходит она молодой, лет пятнадцати, воспитывается под строгим присмотром, по правилу «как можно меньше видеть, слышать и говорить». Обыкновенно она умеет лишь приготовлять платье из шерсти, наблюдать, как делится пряжа между служанками; зато она хорошо обучена кулинарному искусству, «ибо это – важнейшая для нее и для мужа наука». Она застенчива, робка, стесняется говорить даже с мужем, и нет человека, с которым бы муж меньше советовался о делах, нежели с женой.

Говоря вкратце, такова молодая женщина по греческому Домострою[178]. Вообще обычный тогдашний идеал жены – молчаливая, скромная, трудолюбивая, «как пчела». Даже в век Перикла считалось величайшей славой для женщины, когда о ней меньше всего говорилось в среде мужчин, как в дурную, так и в хорошую сторону (Thuc., II, 45). От жены требовалась верность, но мужу дозволялось все.

Но то же просвещение, которое на первых порах так разъединяло мужчину и женщину, мало-помалу, разными путями, проникало и в гинекей, на женскую половину. Оно пробуждало в женщине сознание приниженности, недовольство положением, потребность иной жизни, желание выйти из этой замкнутой, узкой сферы. Одна из господствующих черт «эпохи Просвещения» в Греции, наступившей вскоре после Греко-персидских войн, – стремление к эмансипации, к освобождению от всякого принуждения, в какой бы форме оно ни проявлялось. То была пора развивавшегося индивидуализма. Уже и в рабе начинали видеть человека; уже и за ним готовы были признать человеческие права; со сцены раздавались слова, что раба позорит одно только название, что он нисколько не ниже свободного человека; софисты провозглашали рабство безнравственным учреждением. Естественно, что должен был измениться взгляд и на женщину[179].

Отражение этого мы видим в тогдашней литературе, прежде всего в трагедии.

Как известно, в аттической трагедии женщинам отводится чрезвычайно видное место. Во многих пьесах они являются главными действующими лицами. И замечательно, что поэты нередко наделяют их сильными характерами, благородством души; многие женщины в аттической трагедии поражают своим величием, своим героизмом; они исполнены мужества и самопожертвования[180]. Стоит вспомнить хотя бы о таком образе, как Софоклова Антигона: поэт изображает «конфликт власти и совести, закона и любви», и «Антигона как первая мученица имеет право соединить свое имя с идеей, которую она освятила своей смертью»[181]. Но для историка особый интерес представляет Еврипид. Это истый поэт греческого Просвещения, со всеми его идеями и стремлениями[182]. Но необходимо оговориться: мы должны быть готовы к тому, что встретим у Еврипида противоречия. Объясняются они, во-первых, тем, что миросозерцание этого поэта-скептика не отличалось строгой последовательностью и цельностью; притом с течением времени его взгляды менялись; а во-вторых, нельзя все то, что говорят герои трагедии, без дальних рассуждений приписывать самому автору как его собственное убеждение. Например, довольно распространено мнение, будто Еврипид был ненавистником женщин, мисогином. Действительно, его Ипполит, так сказать, принципиальный враг всего женского пола; он горячо выражает свою ненависть к нему; он утверждает, что женщина – великое зло. Но самого поэта, создавшего такие типы беззаветно любящих и самоотверженных до героизма женщин, как Ифигения, Макария, Алкестида, мы не вправе считать мисогином. Даже Медея у Еврипида – величественный образ, и, несмотря на всю ее демоническую злобу и жажду мести, поэт пробуждает в нас сострадание к этой женщине, оскорбленной как жена и мать. В уста Медеи Еврипид влагает жалобу на горькую долю, на которую обыкновенно обречена женщина. Здесь уже слышится недовольство замкнутой жизнью, приниженным положением. Но в особенности интересны для характеристики женского движения в Афинах слова хора в «Медее» на тему, которую можно сформулировать так: «Человек я, и ничто человеческое мне не чуждо». Здесь греческая женщина устами хора заявляет о своем стремлении и способности к умственному развитию, к высшему образованию: