История афинской демократии - [62]

Эта демократия, несмотря на все перемены и нововведения, подчас обнаруживала чисто консервативный дух и старалась сохранить обычаи и порядки, потерявшие уже прежний смысл и значение, являвшиеся «пережитками», вроде, например, двустепенности выборов должностных лиц даже и тогда, когда жребий стал применяться и при предварительном избрании кандидатов, в первой стадии. В лучшую пору афинской демократии мы видим действующим принцип самоограничения, и над самим державным демосом возвышается закон. Часто говорят, что в античном мире личность поглощалась государством. Но положение это требует оговорок и ограничений. В Афинах уже были некоторые гарантии свободы личности, ее неприкосновенности. Тут личность развивалась свободно. Это соответствовало и последующим политическим теориям греков. По Аристотелю, например[150], основной принцип демократического строя есть свобода; это – цель всякой демократии. Состоит же свобода в том, чтобы, во-первых, поочередно и подчиняться власти, и самому властвовать, а во-вторых – жить так, как кому хочется. У Платона[151] говорится, что в демократическом государстве, полном свободы, есть возможность делать, что кто хочет, и устраивать в нем свою жизнь, как каждому нравится.

Преимущественно две черты отмечали еще древние в афинской демократии как основные, как наиболее характерные и дорогие для афинянина. Это – исономия и исегория, т. е. равенство перед законом, равноправие[152], и равенство голоса, равное право на свободу речи, на участие в политической жизни. Слова эти были для афинян приблизительно тем же, чем для французов со времен революции liberte и egalite[153]. «Правление массы, – говорит Геродот устами одного из персов, которые у него рассуждают о преимуществах и недостатках различных форм правления, – имеет, во-первых, прекраснейшее из всех название – исономия, равноправие, а во-вторых, не делает ничего такого, что делает монарх; должности отправляют избранные по жребию, каждая власть подлежит ответственности, и все решения вносятся в общее собрание». Перс этот высказывается за предоставление правления массе, «ибо в массе – все» (III, 80).

Греки, а афиняне в особенности, гордились своей свободой, тем, что они не знали над собой другого господина, кроме закона, признанного народом, и повиновались этому закону, а не капризу или произволу одного лица, подобно «варварам», «ибо у варваров все рабы, кроме одного»[154]. У Плутарха Артабан говорит Фемистоклу, когда тот явился в Азию: «У вас, говорят, больше всего почитают свободу и равенство»[155]. «Здесь нет единого властителя, – такие слова влагает Еврипид в уста Тесею в трагедии «Просительницы» (403 sq.), – это – свободное государство; народ сам правит посредством ежегодно сменяющихся выборных лиц; богатому не дается преимуществ, и бедный имеет равные права». Бедный и богатый пользуется равной защитой. Равенство, говорится в другом произведении Еврипида[156], связывает друзей с друзьями, государства с государствами, союзников с союзниками; оно установлено от природы, тогда как неравенство всегда порождает зависть и вражду.

Но особенно замечательна характеристика афинской демократии в знаменитой речи Перикла над павшими воинами, воспроизводимой Фукидидом (II, 35 sq.).

«Мы пользуемся государственным устройством, которое не стремится подражать законам соседей, но само служит образцом и предметом подражания для других, – говорит здесь Перикл. – Называется оно демократией, так как основывается не на меньшинстве, а на большинстве. По законам в частных делах у нас у всех равные права; что же касается уважения, то каждый, если он в чем-либо славится, пользуется в государственной деятельности большим почетом не в силу принадлежности к известному классу, а по доблести. Даже бедняку незавидность положения не препятствует оказывать услуги государству, если он на это способен. Мы свободно правим государством, и мы не питаем ни подозрительности друг к другу в повседневной жизни, ни гнева против соседа, если он в чем-либо дает себе волю, ни досады, которая не причиняет материального вреда, но на которую тяжко смотреть. Непринужденно обращаясь друг с другом в частных сношениях, мы в общественных делах не нарушаем закона больше всего из благоговейного страха, повинуемся существующим властям и законам, в особенности тем из них, которые установлены в защиту обижаемых и которые, не будучи писаными, навлекают на нарушителя позор в общественном мнении. Для духа мы доставляем частый отдых от трудов состязаниями и жертвоприношениями, следующими одно за другим в течение целого года… Мы любим прекрасное, соединенное с простотой; любим образование, не впадая в изнеженность. Богатством мы пользуемся больше как средством для деятельности, нежели как предметом для хвастовства, и в бедности сознаться у нас не постыдно; постыднее не выбиваться из нее трудом. Одни и те же лица у нас соединяют заботу о домашних и вместе о государственных делах, и у обратившихся к другим занятиям нет недостатка в знании политики. Только мы одни считаем не любящим покой, а бесполезным того, кто не принимает участия в государственной деятельности. И сами мы или решаем, или взвешиваем правильно дела, не считая слова вредом для дела, но полагая, что больше вреда не посоветоваться предварительно, прежде чем приступить к исполнению… Словом, весь город наш – школа Эллады, и в отдельности каждый у нас, кажется мне, может в самых разнообразных видах деятельности представить собой личность самодовлеющую, исполняющую все в высшей степени искусно и с грацией…»