История афинской демократии - [106]

Флот снаряжался, шли приготовления к его отплытию, как вдруг случилось происшествие, взволновавшее город: в одну майскую ночь 415 г. изуродованы были «гермы», т. е. столбы с изображениями Гермеса, стоявшие на улицах и площадях, у входа в частные дома и в святилища[289]. Ночные скандалы и бесчинства подвыпившей молодежи, сопровождаемые нередко святотатством, были в Афинах довольно обычны. Но размеры этого святотатства были необычны, и народом овладела тревога: в изуродовании почти всех герм он видел дурное предзнаменование для экспедиции; он боялся небесного гнева и кары. Участников в святотатственном поступке, очевидно, было много. Притом здесь виделся какой-то организованный план, замысел; чудился заговор, направленный против демократии. Виновники не были известны; дело было загадочное, темное, и это еще усиливало беспокойство и уныние. Были лица, которые постарались еще более раздуть дело и использовать его в своих видах или в видах партии. Представился удобный случай запутать в него и Алкивиада, который многим стоял на дороге, и таким образом устранить его.

В числе главных действующих лиц, с особенной энергией принявшихся за это дело изуродователей герм, гермокопидов, мы встречаем, во-первых, Писандра, в то время бывшего ярым демократом или, по крайней мере, носившего его личину, – которого комики первоначально преследовали своими насмешками и называли то погонщиком ослов, то «большим ахарнским ослом», а вскоре затем ставшего ревностным олигархом, одним из деятельнейших участников переворота 411 г.[290]; затем мы видим таких демагогов, как сторонник Клеона, Клеоним, не раз мимоходом осмеиваемый Аристофаном, Андрокл, искренний демократ и заклятый враг Алкивиада[291], и др. Они стараются еще более возбудить в народе подозрительность и беспокойство. Созвано было народное собрание, и, по предложению Писандра, назначена была премия в 10 000 драхм тому, кто первый укажет виновных[292]. Постановлено было, что каждый, будь он гражданин, «чужой», метек или даже раб, если знает о каком-либо ином кощунстве, может доносить безнаказанно, хотя бы и сам был участником. Дело, таким образом, расширялось; речь уже шла не только о гермокопидах, но и о других случаях святотатства. Совету[293] предоставлены были особые полномочия, и им избрана следственная комиссия с Писандром во главе. Начались доносы и толки о том, что в городе есть люди, подвергающие насмешкам и профанации религию, элевсинские мистерии и т. п. Тут у многих на устах было имя Алкивиада, который известен был своими выходками, полным пренебрежением к обычаям и святыням; казалось, он на все был способен и для него ничего не было святого.

И вот, когда флот был готов уже к отплытию, в народном собрании, в котором полководцы должны были получить свои последние инструкции, некто Пифоник выступил с заявлением, что Алкивиад в одном частном доме устраивал пародию на мистерии, и в доказательство представил в качестве свидетеля раба, который видел это. Алкивиад готов был дать ответ на суде, но тщетно требовал он немедленного суда: враги Алкивиада опасались решения в его пользу, так как на его стороне было войско и так как только ради него аргосцы и мантинейцы приняли участие в экспедиции. Кроме того, они надеялись в отсутствие Алкивиада собрать новый материал для его обвинения. При помощи недальновидных друзей Алкивиада они добились того, что процесс был отложен до его возвращения: Алкивиад отправлялся во главе экспедиции, под тяжестью не опровергнутого обвинения, как подсудимый…

Провожаемый населением со смешанным чувством надежды и тоски, флот отплыл из Пирея. У Керкиры присоединились союзники. Это была целая армада, по словам Фукидида (VI, 31) – «самое дорогое и великолепное снаряжение из всех, бывших до тех пор». Флот состоял из 134 триер, из которых афинских было 60 военных кораблей, 40 транспортных, остальные – союзные. Кроме того, имелось 130 транспортных судов с запасами хлеба и вообще провианта, с каменщиками, плотниками, с материалом и орудиями, необходимыми для осады. Многочисленные купеческие суда в торговых целях следовали за флотом. Экипажа было около 25 000 человек; войско состояло из 5100 тяжеловооруженных гоплитов, из которых афинян было 2200, из 1300 легковооруженных, стрелков, пращников и т. п. Но не столько численностью отличался этот флот и войско, сколько великолепием: государство и частные лица не щадили средств на их снаряжение. Моряки получали жалованье по одной драхме в день. Триерархи платили гребцам добавочные, снабдили корабли дорогой отделкой и старались превзойти друг друга: каждый старался, чтобы его корабль был лучше и быстроходнее. Если сосчитать государственные расходы и издержки частных лиц, помимо запасов, говорит Фукидид, то оказалось бы, что вывезено из государства множество талантов. По приблизительному подсчету[294], содержание 100 триер обходилось в эту экспедицию в 100 талантов в месяц.

В Сицилии не верили, что поход в таких размерах предпринят с целью лишь помочь Эгесте, и опасались завоевательных планов со стороны афинян. Таким образом, экспедиция встречена была почти общим недоверием. Во главе нее стояли три полководца, между которыми не было согласия. Каждый из них имел свой план действий: Никий желал ограничиться помощью Эгесте, Ламах настаивал идти прямо на Сиракузы, а Алкивиад думал сначала прочно утвердиться на острове, соединиться с сицилийскими городами и тогда идти на Сиракузы. Его мнение взяло верх. Афиняне заняли уже Катану, как вдруг прибыл государственный корабль Саламиния за Алкивиадом: его требовали на суд в Афины.