История афинской демократии - [105]

Алкивиад жаждал войны, которая дала бы ему славу, власть. Фукидид указывает еще на один его мотив – желание поправить дела, расстроенные непомерной роскошью и тратами, превосходившими даже его средства (VI, 15).

Случай вскоре представился. В Сицилии давно уже происходили междоусобицы и борьба партий. Правда, в 424 г. на конгрессе в Геле сиракузскому патриоту Гермократу, выставившему девиз «Сицилия для сицилийцев», удалось достичь примирения между городами, но ненадолго. Вскоре вспыхнули новые раздоры, в том числе между Эгестой и Селинунтом, на стороне которого были Сиракузы. И вот Эгеста ищет помощи у афинян, ссылаясь на давний союз между ними, на опасность со стороны Сиракуз и предлагает принять на себя расходы по экспедиции. В Афинах сначала решили убедиться, в состоянии ли Эгеста нести такие расходы. Афинские уполномоченные, посланные с этой целью туда, дались в обман и, возвратясь, подтвердили слух о богатстве жителей; при этом Эгеста внесла 60 талантов вперед в уплату флоту за первый месяц. Тогда в Афинах, по настоянию главным образом Алкивиада, решено было снарядить ту роковую Сицилийскую экспедицию (415 г.), которая явилась поворотным моментом в их истории.

Сам факт отправки экспедиции к берегам Сицилии не был чем-либо необычайным, предприятием фантастическим. Между Афинами, с одной стороны, Италией и Сицилией – с другой, как мы видели, давно уже существовали довольно тесные, частые сношения. Не говоря уже о торговле, еще в середине V в. заключен был союз между Афинами и той самой Эгестой, которая теперь обращалась за помощью; при Перикле в Южной Италии основана была колония Фурии; в начале замешательств, приведших к Пелопоннесской войне, афиняне вступили в союз с Регием и Леонтинами, а в первые годы войны не раз уже отправляли эскадры к берегам Италии и Сицилии. Таким образом, теперь дело было не столько в самой Сицилийской экспедиции, сколько в условиях, при которых она была предпринята, а главное – в ее целях, в размеpax, которые ей были приданы. Никиев мир, как упомянуто, был гнилым миром; военные действия в Пелопоннессе уже начались; можно было ожидать решительной войны в самой Элладе. Афиняне не успели даже добиться подчинения отпавших фракийских городов, в том числе Амфиполя, т. е. еще не справились с ближайшими задачами, и в это время предпринимают грандиозный поход в сравнительно далекую Сицилию. Помощь союзникам была тут только предлогом, действительная же цель и мотив этой экспедиции – покорение всего острова[286]. Давно уже афинянами, по выражению Плутарха, овладела «несчастная страсть к Сицилии». От этой страсти удерживал их Перикл. Теперь Алкивиад воспользовался ею. Завоевание Сицилии должно было нанести удар Спарте. Но этого мало: для Алкивиада и для многих афинян завоевание Сицилии было только ступенью, началом, или «введением» к дальнейшему, еще более грандиозному предприятию. Их воображению представлялись Карфаген, Ливия; они мечтали о походе в Африку… Сицилия должна была служить опорным пунктом, откуда можно было предпринять войну с Карфагеном, приобрести господство над Ливией и над всем морем до Геракловых Столпов… Молодежь в палестрах, старики в мастерских и на площадях, сидя на скамьях, чертили друг другу на земле карту острова, положение Ливии и Карфагена; описывали берега Сицилии, окружающее ее море, те гавани и места, которые лежали на обращенной к Африке стороне[287].

Алкивиаду афиняне не вполне доверяли; они опасались его честолюбия. Поэтому начальниками экспедиции в качестве полномочных стратегов (стратегов-автократоров), кроме Алкивиада, избраны были еще двое: осторожный Никий и Ламах, известный как храбрый, опытный воин, с поручением помочь Эгесте восстановить город Леонтины, жители которого переселились в Сиракузы[288], и вообще устроить сицилийские дела так, как сочтут наиболее выгодным для афинян. Казалось, что если гениальность Алкивиада соединится с осторожностью Никия и с мужеством Ламаха, то успех предприятия будет тем вернее обеспечен. В действительности же избрание трех полномочных полководцев вместо одного не предвещало ничего доброго: не могло быть необходимого единства в плане и исполнении, тем более что Никий был выбран против желания; он не сочувствовал предприятию, считая его пагубным. Но именно он, желая отвратить афинян от этого предприятия, помимо воли содействовал тому, что оно приняло особенно большие размеры.

На пятый день после того как поход был решен, в народном собрании, в котором должны были обсуждаться подробности и меры относительно скорейшего снаряжения флота, Никий выступил против уже решенной экспедиции. Он доказывал, что не следует подымать войну из-за дела, не касающегося афинян, в то время, когда здесь, в Элладе, многочисленные неприятели, когда мир и без того непрочен и не обеспечено то, что есть: халкидяне во Фракии не подчинены; покорность других сомнительна; безрассудно идти войной на такие народы, удержать которые в повиновении нельзя даже в случае победы, и это тогда, когда государству угрожают козни олигархов. Никий обращался к благоразумию старейших из афинян и, намекая на Алкивиада, призывал не поддаваться советам тех молодых честолюбцев, которые из-за личной выгоды и славы готовы повергнуть государство в опасность. В ответ на это Алкивиад говорил в свое оправдание, что тот блеск и роскошь, которые он проявляет, способствуют и славе государства, и доказывал, что Сицилию вовсе не так трудно завоевать: население ее представляет смесь, в нем нет единения; поход усилит могущество Афин, доставит им господство над всей Элладой; в покое государство скоро дряхлеет, в борьбе же усиливается и т. д. Тогда Никий, думая напугать афинян издержками, заявил, что если предпринимать поход, то надо предпринимать его с большими морскими и сухопутными силами, с соответствующим количеством провианта, денежных средств и пр. Но это не помогло, и результат получился обратный тому, на какой рассчитывал Никий. От Никия потребовали, чтобы он определенно сказал, сколько, по его мнению, нужно сил, и Никий, скрепя сердце, ответил, что необходимо не менее 100 триер, 5000 гоплитов, соответствующее число прочего войска, легковооруженных и т. п. Все это решено было предоставить полководцам и облечь их неограниченными полномочиями. Страсть к отплытию, говорит Фукидид, овладела всеми; старшие надеялись или на покорение острова, или на то, что такие большие силы не потерпят поражения; молодежь жаждала видеть далекую страну; масса рассчитывала на жалованье и на приобретение нового могущества, благодаря которому можно будет постоянно получать жалованье. А если кто и не одобрял предприятия, то молчал, боясь показаться злонамеренным, плохим гражданином (VI, 8—26).