Истории замка Айюэбао - [165]

— За что вы меня на цепь посадили? Я бедный крестьянин, шёл по своим делам! — кричал юноша вне себя от ярости.

Охранник с угловатыми скулами и лицом в чёрных точках насупился, на шаг отступил, а затем накинулся на него с кулаками и пинками:

— Я тебе покажу бедного крестьянина! Я тебе покажу бедного крестьянина!

Юноша поднял руки, пытаясь прикрыться от ударов, ручными кандалами больно задел охранника, и тот ещё больше взбесился. Наконец охранник устал. С трудом переводя дыхание, он опустил кулаки и заговорил, выплёвывая каждое слово:

— Уж и к кровати приковали, а ты всё смеешь упираться! Вот что я тебе скажу: твоё преступление на смертную казнь потянет, так что приковали тебя по делу!

От этих слов Баоцэ прошиб холодный пот. Ничего не соображая, он уставился на свои ржавые оковы. Наконец до него дошло: если это и впрямь сделал он, то его ждёт смертная казнь! В этом нечего и сомневаться! Но проблема в том, что на него возвели напраслину! Он чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Он был настроен не признавать за собой этого тяжкого преступления даже под угрозой смерти, он должен жить, у него есть ещё незавершённые дела, а именно — последняя просьба Ли Иня.

Близилась ночь. Над головой висела до ужаса яркая лампа, перед ним стоял чёрный железный стол, за столом сидели двое, а он сам был привязан к железному стулу и скован многочисленными цепями.

— Рассказывай, откуда ты, каковы мотивы преступления, сколько раз это делал. Мы уже всё выяснили, нам надо только проверить и подтвердить, — хладнокровно сказал тот, что постарше, и зажёг сигарету.

Молодой человек, сидевший рядом с ним, что-то записывал, шурша по бумаге пером. Баоцэ отвечал в тон ему, так же невозмутимо: из Саньдаоган, бедный крестьянин, никаких преступлений не совершал.

— Чего ж ты тогда убегал?

— Испугался.

— Что тебя застрелят?

— Боялся я… — Позабыв, что он привязан, Баоцэ упёрся ногами в пол и попытался встать. Раздался треск.

Человек затушил сигарету:

— Привяжите-ка его покрепче!

В камеру немедленно вошли и обмотали его верёвкой ещё несколько раз, так что он больше не мог пошевелиться. Допрашивающий, заложив руки за спину, приблизился к нему, развернулся вокруг своей оси и, глядя с высоты своего роста, яростно ругнулся:

— Дрянь!

Баоцэ прикрыв глаза отвечал:

— Вы схватили невинного человека, я всего лишь проходил мимо!

— Вот как? А в городе ты что делал?

— Я… побираюсь, прошу милостыню и ищу заработок.

Мужчина усмехнулся:

— Тогда, считай, нашёл. Имей в виду, что мы меньше чем за три дня выясним о тебе всё.

На этом первый допрос был окончен. Когда конвой привёл его обратно в тёмную камеру, ему дали карандаш и бумагу, чтобы он на ней писал или рисовал. Он стал писать.

— Пиши-пиши, всё что душе угодно.

Через некоторое время тот же человек заставил Баоцэ рисовать. Баоцэ нарисовал дерево — ту дикую цедрелу, которую он помнил; затем нарисовал под деревом бабушку. Из глаз его полились слёзы; он смотрел на свою корявую картинку и на написанные вкривь и вкось иероглифы. Человек забрал бумагу и ушёл. Три дня спустя начался второй допрос. Человек за железным столом перебирал стопку бумаг, время от времени поглядывая на него, и взгляд этот становился всё суровее. Наконец он воскликнул:

— Ну что ж, ты из Саньдаоган. Но, скажи на милость, как ты умудрился пропасть на десять с лишним лет?

Баоцэ вздохнул с облегчением. Уперев ноги в землю и заикаясь, он ответил:

— Меня унёс коршун.

— Угу, здоровенный же был коршун. Как же ты тогда не разбился насмерть?

— Он бросил меня прямо на стог сена.

— Резонно. А как же ты потом жил? Куда ты пошёл? Где учился? Как вернулся обратно в деревню? Пока не расскажешь всё, даже не думай отсюда уйти.

Ход мысли у Баоцэ начался со стога сена, который был смутным воспоминанием. Затем было бегство, он с плачем звал маму, сердобольные люди забрали его к себе, так он и рос потихоньку… А что потом? А следуя зову, который услышал во сне, он отправился на юг и на запад. Он бежал, бежал, и так в скитаниях повзрослел и стал шестнадцатилетним юношей, крепко сколоченным, с густой, как пучки льна, шевелюрой. Так он и добрался до деревни, где родился, проник во двор материнского дома и уснул, зарывшись в стог.

Баоцэ рассказывал отрывочно, наполовину зажмурившись, словно с трудом извлекая со дна памяти воспоминания. Когда он остановился, допрашивавший, покусывая губы, посмотрел на того, кто записывал:

— Записывай подробно всё это враньё, чтобы потом рассчитаться с ним по всем правилам.

— Это не враньё! — вскричал Баоцэ.

— Да ну? Что ж, расскажи о школе, где ты учился, — как она называется? Нет на свете такого места, которое я не смогу отыскать!

Баоцэ оказался в тупике. Он подумал-подумал, вздохнул и сказал:

— Она мне попалась, когда я странствовал. Помню, там помещение было наполовину разрушенное, а вот название я забыл.

— Забыл?

— Забыл.

Допрашивавший приблизился к нему:

— Ну ладно, — и неожиданно дал ему затрещину. Удар был такой силы, что Баоцэ почувствовал, как из ушей и из носа пошла кровь.

Мужчина пускал в ход и руки и ноги, схватил его за шею и начал бить в нижнюю челюсть. Изо рта хлынула кровь, и на груди расплылось огромное пятно. Баоцэ не издавал ни звука. Он словно вновь услышал тот призыв на мельнице: «Бейте его! Бейте так, чтобы он застонал от боли!» «Нет! Ни за что я не буду стонать от боли!» — мысленно сказал он себе в тот момент.