Истории торговца книгами - [26]

Некоторые из величайших литературных скачков вперед – или в сторону – были совершены благодаря новым писателям, которые охотно брали на вооружение нестареющие сказания. К примеру, Дилан Томас обожал читать вестерны, Джон Бетчемен с религиозным благоговением смотрел телевизионные мыльные оперы, а Умберто Эко обожал фильмы о Человеке-пауке. Уильям Хэзлитт[74] потряс литературный мир, написав эссе о боксе. Чосер в числе прочего привлекал читателей сальными шутками и уличными выражениями. Приземленный и скабрезный юмор Шекспира был намеренно вычеркнут из его произведений в Викторианскую эпоху. С незапамятных времен ханжество и культурный элитизм лежали в основе попыток подвергнуть цензуре пикантные подробности нашей жизни во имя Господа или хорошего вкуса. Попыток, которые все равно провалились. Джордж Оруэлл знал, что, сколько бы образованные слои населения ни высмеивали падкость на бульварные сенсации, им все равно нравились такие истории, пусть о них и не дозволено было упоминать за ужином в приличном обществе:

Они напоминают о том, насколько плотное единство являет собой английская цивилизация, как она похожа на семью, несмотря на все свои устаревшие классовые различия. <…> Загляните в собственную душу: кто вы – Дон Кихот или Санчо Панса? Почти наверняка вы – оба. <…> ваше неформальное «я» пробивает бреши в ваших прекрасных порывах. <…> Было бы откровенной ложью утверждать, будто он не является частью вашего существа[75].

Более трехсот лет, приблизительно с 1550-х годов и до конца XIX века, миллионы европейцев, богатых и бедных, с удовольствием читали книги, существовавшие в ныне почти уничтоженной, удивительной форме, – так называемые чапбуки. Это были небольшие дешевые брошюры, которые часто снабжались жизнерадостными иллюстрациями. Чапбуки были распространены по всей Европе: во Франции их называли «синими книгами», в Германии – «народными», в Испании и Португалии – «сброшюрованными листками». Марк Эдвардс, в 1520-х годах обучавшийся в Германии, набрел на «рынок, битком набитый народными книгами, которых там насчитывалось около шести миллионов». По словам Эдвардса, эти книжицы, будучи бросовым товаром, многократно переходили из рук в руки, после чего их пускали в ход на кухне или в уборной. Многим из нас знакома еще не стершаяся из народной памяти фраза: «Пенни – за простую, два пенса – за цветную»[76]. Как правило, чапбуки не имели обложки и изготавливались из самой дешевой бумаги, которая, сослужив службу в качестве бумаги для выпечки, а то и того хуже, отправлялась в органические отходы. Джон Драйден в XVII веке писал, что Лондон кишит чапбуками, которым суждено окончить свой век «мучениками духовки и жертвами клозета». Даже в 1920-х годах единственное, что читала дочь шахтера из леса Дин, были рваные книги в уборной. Еще одна причина их почти полного исчезновения заключается в том, что их высмеивали и обходили вниманием авторитеты в вопросах хорошего вкуса (в основном – мужчины). Библиотекари не видели смысла собирать такие издания.

То были рассказы о привидениях, преступлениях, рыцарских подвигах, спящих принцессах, влюбленных, родившихся под несчастливой звездой, и шалостях, чудесах и диковинных событиях. Прямо как современные соцсети, эти рассказы порой носили аморальный, антирелигиозный и антигосударственный характер, однако были не столь уж примитивны: в них рассказывалось о новостях со всего света, появлялись чужие, без позволения переписанные стихи, романы в сокращенном пересказе, утерянные народные сказания и много полезной информации.

Чапбуки читали и низы, и верхи. У Сэмюэла Пипса их было 215. Сэмюэл Джонсон в возрасте шестидесяти трех лет все еще носил с собой такую, особенно дорогую ему книжицу – «Пальмерин»[77] (Palmerín de Oliva). Для Джеймса Босуэлла типография, где печатались чапбуки, стала своего рода святилищем, куда он наведывался всякий раз, когда им овладевала грусть и мечтательность: в печатном доме Уильяма Диси у церкви Боу на улице Чипсайд его охватило «некое романтическое чувство, оттого что он оказался там, где были напечатаны издавна любимые им «Джек – победитель великанов» и «Готэмские мудрецы» (The Seven Wise Men of Gotham). Вдруг его вновь, как в детстве, с головой накрыло ощущение волшебства – такое бывало с каждым из нас. На самом деле за всеми костюмами, которые мы надеваем на себя в течение жизни, скрываются те дни, прожитые во власти воображения, и именно там таится наше неординарно мыслящее «я». Прежде чем уйти, Босуэлл купил два десятка чапбуков.

Даже философ Эдмунд Берк полушутя признавался в палате общин, что больше всего ему нравилось изучать «старые романтические истории о Пальмерине и доне Беллианисе». Уильям Моррис[78] так до конца и не отказался от пристрастия к «наивным и грубым историям о привидениях, которые люди с давних времен читают в грошовых книгах». Cэр Николас Лестрейндж (1511–1580), шериф Норфолка, вспоминал «одну благородную даму, которая часто повторяла одно лаконичное восклицание: да возлюбит меня Господь так же, как я люблю уличных торговцев».

Теперь о людях победнее: писатель и проповедник Джон Беньян признавал за собой тот «грех», что предпочитал чапбуки Святому Писанию, а поэт Джон Клэр, довольствовавшийся скромной деревенской жизнью, «питал большую приязнь к суеверным историям, которыми за гроши торгуют на улице». Он специально откладывал мелочь, чтобы потратить ее на книги, и полагал, что «в них можно отыскать истории, не менее популярные в народе, чем молитвенники». Особенно ему нравились «Семь спящих отроков», «Король и сапожник», «Джек и бобовый стебель» и «Робин Гуд». Истории о Робин Гуде всплывают в учетных книгах большинства уличных торговцев, и интерес, который к ним питали читатели, безо всяких сомнений, объяснялся как иррациональной притягательностью лесной чащи, так и разочарованием в центральной власти, которые были присущи большинству людей (возможно, некоторые и сегодня разделяют эти чувства).