Истории о динозаврах - [11]

Машина завывала. Время прокручивалось вспять как киноплёнка. Мелькали солнца, десять миллионов лун улетали следом за ними.

– Господи милосердный! – выдохнул Экельс. – Все охотники былого и грядущего нам сегодня обзавидуются. Да сама Африка просто Иллинойсом покажется!

Машина замедлилась; визг утих до негромкого тарахтения. Машина остановилась.

И в небесах остановилось солнце.

Окутывающий Машину туман разогнало ветром. Они прибыли в древность, самую что ни на есть глубочайшую древность, трое охотников и двое сафари-гидов. У каждого на коленях голубым металлическим отблеском отсвечивали ружья.

– Христос ещё не родился, – промолвил Травис. – Моисей ещё не поднимался на гору поговорить с Господом. Камни для пирамид всё ещё покоятся в земле и ждут, когда их вырубят и воздвигнут. Помните об этом. Александр Великий, Цезарь, Наполеон, Гитлер – никого из них не существует.

Все покивали.

– Перед нами, – взмахнул рукой мистер Травис, – джунгли за шесть миллионов две тысячи пятьдесят пять лет до президента Кийта.

Он указал на металлическую тропу, уводящую в зелёные дебри над дымящимся болотом, между гигантских папоротников и пальм.

– А вот Тропа, проложенная «Сафари во времени» специально для вас. Она парит в шести футах над землёй. Не касается ни травинки, ни цветка, ни дерева. Это антигравитационный металл. Тропа нужна для того, чтобы вы никоим образом не коснулись мира из Прошлого. Держитесь Тропы. Не сходите с неё. Повторяю: не сходите с Тропы! Ни по какой причине. Если свалитесь – запла́тите штраф. И ни в какое животное не стреляйте, пока мы не дадим добро.

– Почему? – спросил Экельс.

Вокруг простиралась вековая глушь. Ветер доносил издалека крики птиц, запах смолы и древнего солёного моря, сырых трав и кроваво-красных цветов.

– Нам нельзя менять Будущее. Мы же не отсюда, не из Прошлого. Правительство и без того косо смотрит на наши разъезды. Мы платим немыслимые взятки, чтобы сохранить лицензию. Машина Времени – штука чертовски непростая. Сами того не ведая, мы можем убить какое-нибудь значимое животное, птичку, таракана, да хотя бы цветок смять – и уничтожить важное звено в цепочке живых организмов.

– Не вполне понимаю, – отозвался Экельс.

– Хорошо, – продолжал Травис, – предположим, мы тут случайно убьём одну мышь. Это означает, что все будущие потомки этой одной-единственной мыши тоже уничтожены, так?

– Так.

– И все потомки от потомков от всех потомков этой одной-единственной мыши! Наступив на неё, вы уничтожаете сперва одну, затем дюжину, затем тысячу, миллион и миллиард потенциальных мышей!

– Ну, помрут они, – промолвил Экельс, – и что с того?

– Что с того?! – Травис тихо фыркнул. – А как насчёт лис, которым эти мыши предназначались в пищу? Не достанет десяти мышей – умрёт одна лиса. Десятью лисами меньше – один лев сдохнет с голоду. Не будет льва – всевозможные насекомые, стервятники, бессчётные миллиарды форм жизни окажутся ввергнуты в хаос и гибель. В конце концов всё сводится к следующему: пятьдесят девять миллионов лет спустя пещерный человек, один из дюжины в целом мире, отправится на охоту за диким кабаном или саблезубым тигром пропитания ради. Но вы, приятель, раздавили всех тигров этого региона. Раздавив одну-единственную мышь. Так что пещерный человек помрёт с голоду. А пещерный человек, попрошу отметить, это не какой-нибудь там расходный материал, о нет! В нём заключена вся будущая нация. Из чресел его вышло бы десятеро сыновей. Из их чресел – сто сыновей, и так далее вплоть до возникновения цивилизации. Уничтожьте одного этого человека – и вы уничтожите целую расу, целый народ, целую историю жизни. Это всё равно как убить кого-нибудь из внуков Адама. Наступив на одну-единственную мышь, вы, того гляди, вызовите землетрясение, от последствий которого содрогнутся наша Земля и наши судьбы сквозь Время до самого их основания. Со смертью одного пещерного человека миллиард других, ещё нерождённых, окажутся задушены во чреве. Чего доброго, Рим никогда не воздвигнется на семи холмах. Чего доброго, Европа навсегда останется глухим лесом, и одна лишь Азия расцветёт и забурлит жизнью. Наступите на мышь – и вы сокрушите пирамиды. Наступите на мышь – и вы оставите свой отпечаток в Вечности размером с Большой Каньон. Королева Елизавета, возможно, так и не родится; Вашингтон не переправится через Делавэр*; возможно, Соединённые Штаты вообще не возникнут. Так что будьте осторожны. Держитесь Тропы. Ни в коем случае с неё не сходите!

– Понятно, – кивнул Экельс. – То есть нам даже травы касаться не стоит?

– Именно. Раздавишь определённые растения – и последствия будут суммироваться до бесконечности. Мелкое отклонение здесь за шестьдесят миллионов лет неизмеримо умножится и выйдет за всякие рамки. Разумеется, наша теория совсем не обязательно истинна. Может статься, менять Время вообще не в нашей власти. Или, быть может, Время удаётся менять лишь исподволь, подспудно. Мёртвая мышь здесь вызовет дисбаланс среди насекомых там, позже – диспропорцию населения, ещё позже – неурожай, депрессию, массовый голод – и наконец изменения в социальном темпераменте в отдалённых странах. Что-то в таком духе, но ещё менее заметное. Возможно, лишь лёгкое дуновение, шёпот, волосок, пыльца в воздухе – еле уловимое изменение: если не приглядеться, то и не увидишь. Кто знает? Кто скажет, положа руку на сердце, что знает? Мы не знаем. Мы только гадаем. Но пока мы не выясним доподлинно, как отзывается в Истории наша возня со Временем – оглушительным рёвом или лёгким шорохом, – мы чертовски осторожничаем. Эта Машина, и Тропа, и ваша одежда, и ваши тела, как вы сами знаете, перед путешествием были продизенфицированы. На нас кислородные гермошлемы, чтобы не занести в первобытную атмосферу наших собственных бактерий.