Истории надежды - [16]

Лале продолжал сильно горевать. Одно дело слушать его истории, совсем другое — наблюдать за ним во время рассказа. Мне было ясно, что он испытывает внутренний конфликт: с одной стороны, хочет быть там, где Гита, а с другой — хочет рассказать их историю, в которой было еще много недосказанного. По временам скорбь и депрессия окутывали его облаком, готовым взорваться. В такие дни я замечала, что Тутси и Бам-Бам спокойно лежат у ног хозяина. Их поведение служило мне намеком на его настроение. В другие дни он бывал оживленным, с энтузиазмом рассказывая о своей Гите. Я бесконечно благодарна Тутси и Бам-Баму за их собачью интуицию и безоговорочную любовь к Лале, помогавшие не только ему, но и мне стать частью их сплоченной ячейки. У меня самой была собака Люси, и я искренне верю в благо мокрых носов и щенячьих глаз.

Лале постепенно привыкал ко мне. Он проявлял теплоту, дружелюбие, легко увлекался рассказами о жизни до Освенцима, мешая их с повествованием о жизни с Гитой в Австралии. Факты, бесстрастные описания, однако зачастую он вдруг начинал говорить, затем умолкал, а потом переключался на что-то другое. Каждый раз, затронув сильные эмоции, которые ему довелось испытать за долгую жизнь, особенно в тот самый темный и жестокий период жизни, Лале старался тут же переключиться с них на другую тему.

Однажды в воскресенье вечером я спросила, что у него сегодня на обед. Он сказал, остатки какого-то супа. Повинуясь порыву, я пригласила его поехать ко мне и отобедать с нашей семьей. Он без колебаний согласился, и его лицо осветилось. Быстро покормив своих песиков, после того как я деликатно намекнула, что моя собака не одобрит появления к обеду четвероногих друзей, он позволил отвезти себя ко мне домой.

Моя восемнадцатилетняя дочь не ожидала, что Лале поцелует ей руку, протянутую ему для приветствия. Мой муж и двое сыновей были сразу же очарованы им, и завязался непринужденный разговор. Когда мы с мужем ушли на кухню готовить обед, дети остались в гостиной с Лале. Вскоре я услышала звуки, которые не слышала раньше, и это заставило меня в недоумении и восторге прервать работу: Лале смеялся. Я просунула голову в дверь — он сидел на диване рядом с хохочущей дочерью, увлеченный тем, что я позже назвала старым добрым флиртом.

Вечер прошел чудесно. Мы несколько часов кряду просидели за обеденным столом, угощаясь и разговаривая. Лале увлек всех своими рассказами, но о Холокосте он не вспоминал. Впервые я услышала о его жизни до отправки в Освенцим, жизни в Братиславе после освобождения и жизни с Г итой в Австралии.

Видела я нового Лале или это был старый Лале? Скорбящий старик, прошедший через ужасные испытания, менялся прямо на глазах. До меня начинало доходить, как ему удалось выжить. С его харизмой он очаровал не только мою дочь, но и моего мужа, и сыновей. Было очевидно, что, слушая его истории, они сразу прониклись к нему симпатией, были покорены его отвагой и интеллектом.

Лале настоял, чтобы мы с дочерью оставались сидеть, вызвавшись помочь мужчинам убрать со стола. Я слышала, как он на кухне спрашивал обо мне моих мужчин, и обиделась на некоторые их ответы. Мои сыновья сказали ему, что я не такая уж хорошая стряпуха, что их отец более творчески подходит к готовке. Муж сказал, что я неряшлива и что в основном уборкой занимается он. Ладно, в этих словах есть зерно истины. Но больше всего после первого визита Лале к нам мне запомнился его смех. Тогда я впервые услышала, как он смеется, и с того момента он при каждой нашей встрече посмеивался над какими-то пустяками.

Отвозя Лале домой, я сказала ему, что он флиртовал с моей дочерью.

— Она очень хорошенькая! — сразу ответил он и, немного помолчав, добавил: — Ей столько же лет, сколько было Г ите, когда я познакомился с ней.

Теперь все прояснилось. Что-то в моей дочери сильно напомнило Лале о Гите и о проведенных вместе первых годах.

Тот факт, что я познакомила Лале со своей семьей, позволил ему узнать меня лучше, послушать разговоры моих близких, посмеяться над шутками в мой адрес — все это укрепило нашу с ним внутреннюю связь, помогло ему больше доверять мне. Несколько дней спустя это доверие перешло на следующий уровень, когда Тутси подошла к столу, за которым сидели мы с Лале. Как обычно, она держала в зубах теннисный мяч, но, когда на этот раз Лале попытался отобрать его, собака зарычала.

— Противная Тутси, отдай мячик, — легонько стукнув ее по голове, сказал он.

Она снова зарычала. Мы оба удивились. Тутси и Бам-Бам были идеальными товарищами, чей лай раздавался лишь в те минуты, когда под окнами Лале почтальон, доставлявший почту, останавливал свой мотороллер.

Тутси отвернулась от Лале, сделала шажок и положила голову мне на колени, держа в зубах мяч и глядя на меня большими глазами. Я осторожно протянула руку и взялась за теннисный мяч. Она отпустила его и отошла назад. Я бросила мяч через плечо, и малыши помчались вдогонку. Мы с Лале наблюдали за ними, а потом он повернулся ко мне.

— Вы нравитесь моим малышам, вы нравитесь мне, так что можете рассказывать мою историю, — наконец произнес он.