Истории надежды - [13]

Должна заранее сказать, что никогда не пользовалась этим приемом в беседах с Лале. Его потребность рассказать свою историю, какой бы мучительной она ни была, требовала от меня такого внимания, что я лишь слушала с полным доверием, следуя за ним и осторожно выспрашивая о подробностях, когда это было удобно. Хотя большинство нынешних пожилых людей не были свидетелями Холокоста, многих из них приходится упрашивать рассказать что-нибудь из своей жизни, поскольку некоторые считают, что в их жизни не происходило ничего необыкновенного. Но я с этим не согласна: каждый из нас проживает исключительную жизнь, у каждого есть что рассказать и кому-то будет интересно послушать. Надеюсь, мои советы подтолкнут вас к разговору с пожилым человеком, и я гарантирую, что вы с пользой проведете это время.

2 Слушая Лале

Если просыпаешься утром, значит это хороший день. Лале Соколов

В декабре 2003 года я случайно встретилась с подругой, которую не видела несколько месяцев. Сидя со мной за чашкой кофе, она вскользь сказала мне: «Ты ведь интересуешься сценариями, да? У меня есть друг, у которого только что умерла мать. Его отец — ему восемьдесят семь лет — попросил найти человека, которому он мог бы рассказать свою историю, и этот человек не должен быть евреем. Ты не еврейка, не хочешь встретиться с ним?» Я спросила ее, знает ли она, о чем эта история. Нет, ответила она, не знает. Заинтересовавшись, я согласилась. Неделю спустя в летний солнечный воскресный день Южного полушария я вышла из дому, чтобы встретиться с Лале Соколовым.

Счастливой Хануки! Сча-а-астливой Хануки! Пока еду за рулем на встречу, репетирую эту незнакомую фразу. Я смутно представляю себе, что Ханука — еврейский праздник света. Проезжаю по улицам, украшенным к Рождеству, и размышляю о том, какой будет моя первая фраза. Не прозвучит ли глупо пожелание «счастливой Хануки» с моим новозеландским акцентом? Ах, но постойте... Мужчина, с которым я встречаюсь, недавно потерял свою жену. Может быть, неправильно использовать фразу со словом «счастливый». Мое настроение меняется. Сверкающие рождественские венки, колокольчики и веселые Санты больше не вызывают улыбку. Теперь я с опаской приближаюсь к месту назначения.

Двери открываются, и передо мной предстает маленький худощавый пожилой джентльмен. С двух сторон от него, как стража, две собаки. Одна не больше моей кошки, другая размером с мелкого пони, но по виду совсем не дружелюбная.

— Я — Лале, а это мои малыши Тутси и Бам-Бам.

Похоже, на этом официальное представление заканчивается, и следующее слово «входите» звучит скорее не как приглашение, а как приказ. Все трое резко поворачиваются и шаркающей походкой идут гуськом по коридору. Закрыв дверь, я иду следом за ними. Мне не дали возможности сказать приветствие, и я пока не успела понять, какое имя к какому «малышу» относится.

Конвой входит в безукоризненно чистую комнату, настоящий храм 1960-х. Мужчина останавливается у безупречно отполированного большого обеденного стола.

— Садитесь, — велит он и указывает на выбранный для меня стул.

Я сажусь. Удовлетворенный Лале вместе с малышами бредет в смежную комнату. Меня оставляют для обозрения окружающей обстановки — повсюду чувствуется рука домовитой хозяйки. Огромные цветы на коврах, стены, увешанные гравюрами и семейными фотографиями, сервант, заставленный превосходным хрусталем. Над ним висит картина, привлекшая мое внимание: на розовом коврике, расстеленном на земле, стоит на коленях цыганка. За ее левое ухо заправлен красный цветок, в правое ухо продето большое кольцо, на плечи волнами падают роскошные черные волосы. На шее три нитки бус, пухлые розовые губы, темные пронзительные глаза смотрят прямо на зрителя. На ней длинная юбка бутылочного цвета и кремовая блузка с пышными рукавами. На плечи наброшен шарф. Из-под юбки выглядывают пальцы босых ног. Перед ней разложены три игральные карты. Она указывает на одну из них: это туз червей.

Несколько минут спустя торжественно появляется Лале вместе с малышами. Передо мной ставятся чашка с блюдцем и десертная тарелка с шестью аккуратно разложенными вафлями. Лале садится справа от меня, собаки встают на страже с обеих сторон.

— Вы пробовали это раньше? — указывая на вафли, спрашивает он.

— Да, такие вафли — одна из немногих вещей из моего детства, которые можно сейчас купить.

— Но могу поспорить, это были не такие вафли...

Меня вновь оставляют в одиночестве, и троица опять шествует на кухню. Вскоре они появляются, и передо мной на стол кладется пачка с вафлями. Меня начинают тревожить эти уходы и приходы. Я не знаю, что сказать, если все они снова исчезнут.

— Ну так как, вы пробовали такие раньше? — повторяет Лале.

Сидевшие до того собаки ложатся по обе стороны от него, не спуская с меня пристальных глаз.

— Нет, теперь я уверена, что раньше не пробовала.

— В том-то и дело. Понимаете, они из Израиля. Вы ведь это не прочтете, да?

Я переворачиваю пачку, глядя на незнакомые буквы:

— Полагаю, здесь написано на иврите, так что я не прочту, конечно, но могу сказать, это чертовски хорошие вафли!

Первое подобие улыбки.