Истории и теории одного Пигмалиона - [29]

— Знаешь, — профессор повысил голос, — теперь я ни о чем не сожалею. Вполне естественно, что мы мучаемся и трудимся ради тех, кого любим, как любим то, ради чего мы трудимся. Все-таки теперь я более чем когда-либо убежден, что даже в моем печальном случае великое дело любви не пропало даром. Помнишь героиню Ибсена из Росмерсхольма, ту полную амбиций дикарку, кажется, ее звали Ребекка. Ведь она все-таки не покинула потомственный добрый дом, в который она попала со всеми своими расчетливыми планами, со всей своей варварской страстью одолевать и покорять. Если ты помнишь, она увидела другой мир, других людей, другие отношения и не смогла разрушить и изменить Росмерсхольм, а благородный дом преобразил, перекроил ее саму. Любовь Росмерсхольма укротила ее дикую страсть, даже сделала ее годной к самопожертвованию.

Не может быть, — голос звучал сильно и страшно в ночи, — помяни мое слово, не может быть, чтобы где-то в глубине остывшего ко мне сердца, на дне по природе в общем-то справедливой души Мария осталась тем, чем была до встречи со мной и прежде чем рассталась со мной. Уже одно то, что она была так горячо, так страстно любима, что любовь к ней породила столько страданий — сама мысль об этом будет согревать ее дни, смягчит ее суровое сердце, и оно, может и поздно, но все же откроется для жертвенной любви. Не может быть, чтобы не преобразилась вся ее гордость, не может быть, чтобы она не проливала слез, видя, что уже никто на этом свете не будет воспринимать ее с такой серьезностью, так безотносительно ко всему, так самоотверженно. Поражение любви — героическое поражение, оно не может не оставить огненного следа, истинным результатом любви может быть только любовь!

Так закончился этот вечер. Мы собирались уходить в каком-то более приподнятом настроении, даже улыбаясь друг другу. Финал преодолел тягостность истории. С легкостью я заговорил о другом, сказал, что хочу видеть мозаику. Профессор обрадовался, и мы договорились, что в субботу он зайдет за мной и мы пойдем осматривать памятники древности, и весь вечер, как он выразился, я посвящу ему.

ВЕЧЕР ВОСЬМОЙ

Старику, по-видимому, очень хотелось подарить мне вечер, и он позаботился, чтобы все было по-царски. В нашем лагере он появился точь-в-точь в назначенное время. Элегантный, одетый с безупречным вкусом: соответствующие возрасту тона, но линия очень модная, молодежная, вместо галстука он повязал красивый шелковый шейный платок.

Я познакомил его со своими коллегами. В его манере держаться удачно сочетались некоторая церемонность и приятная непосредственность. В нем виделся человек, знающий себе цену, который не любит оставаться в тени, привык производить впечатление, но в то же время ненавязчивый и деликатный. Оказалось, что один из коллег, интересующийся археологией, был наслышан о нем как о знаменитости. Это явно доставило старику удовольствие, но он не упустил случая пошутить над нищенской славой ученых экземпляров вроде него в сравнении с богатой известностью людей большого и малого экрана.

Здесь, среди множества людей, весь его вид внушал уважение и респект, и он совсем не походил на того согбенного под собственной тяжестью старика на берегу моря. В какое-то мгновение меня поразило, как мне удалось так быстро снискать его доверие. Только теперь, при дневном свете, когда он был увлечен разговором с другими, я по-настоящему рассмотрел его одухотворенное лицо, на котором переживания и время оставили неизгладимый след. Одна из наших коллег потом не без заинтересованности изрекла: «А этот щеголь еще ничего!». Профессор извинился, что украдет меня на этот вечер, деликатно дав понять, что это не в первый раз, и мы ушли.

Мы начали с так называемого Дома Диониса, где интерес для нас представляли изображения бога опьянения и жизни на мозаичных панно. Я был заранее подготовлен рассказами профессора, но то, что мне открылось, превзошло все мои ожидания. Я был точно пьян, словно мне явилось одно из семи чудес света. Это был старинный патрицианский особняк в эллинском стиле, оставшийся со времен владычества Птолемеев на Кипре. Полы украшали огромные красочные мозаичные композиции. Благородная, спокойная красота и ясная мудрость рисунка. Это были самые прекрасные мифы и видения древних греков. Их боги легко и весело неслись в золотых колесницах, запряженных пантерами.

— Ты только посмотри, — воодушевленно сказал профессор перед непостижимо прекрасной мозаикой, изображавшей Икара с плодами его виноградника, — кто может определить, красота ли произошла от глубокого смысла или смысл от этой красоты? Глянь на того старого козла слева: неисправимый соблазнитель, бог вина, с короной на порочной голове. С каким притворно невинным видом подает он золотую гроздь сладкого винограда раскинувшейся в истоме Акми. Но дьявол знает, что налитой спелостью виноград в этих местах сразу же начинает бродить, образуя вино, а молодые и невинные девушки пьянеют от виноградного сусла. И тогда Дионис получает безграничную власть над опьяненными. За Акми виден Икар, возвращающийся с виноградника с телегой, нагруженной полными мехами вина. Теперь смотри сюда, направо. С какой точностью переданы движения двух пьяных чабанов Икара. Никогда ранее не пробовавшие вина, они решат, что хозяин отравил их и убьют его.