Исторические силуэты - [53]

При всем том невозможно умалчивать и про то, что серьезное дело, совершавшееся в Новороссии, Потемкин окружал с избытком суетным шумом и дутым блеском. Нередко его решения были скороспелы, малопродуманны, а его проекты часто были исполнены дилетантской маниловщины. Проект устройства города Екатеринослава поразителен в этом отношении. По замыслу Потемкина, среди голой степи надлежало воздвигнуть город, который должен был украситься храмами на манер храма Св. Петра в Риме, судилище наподобие древних базилик, лавками полукружием, наподобие Пропилей[161], с биржей и театром посередине. Тут же должны были учредиться академия музыкальная, университет и 12 фабрик шерстяных, шелковых, суконная и прочее. При университете решено было строить обсерваторию. Все это писалось всерьез, на все были ассигнованы громадные суммы.

Разумеется, достигнутая действительность и отдаленным образом не напоминала этой пышной мечты, не имевшей ничего общего с серьезными задачами колонизационной политики. Приступая к постройке Николаева, Потемкин точно так же предначертал необъятно широкие планы. Собрано было несколько тысяч рабочих. Деньги тратились без счета. Фантазия Потемкина рисовала ему устройство в Николаеве колоссального аптекарского сада, мастерских для снабжения флота соленым мясом и консервами из овощей, пильных мельниц, образцовых сельскохозяйственных ферм и т. д. Но вместо всего этого в 1788 году Николаев представлял собою скопление хижин из тростника и выкопанных землянок, обитатели которых жили в ужасных гигиенических условиях. Потемкин хотел сразу двинуть всевозможные мероприятия; вызов колонистов, разведение лесов, виноградников, шелководства, учреждение школ, фабрик, типографий, корабельных верфей; все начиналось сразу, на широкую ногу, с громадными затратами, с великой суетой. Всякое предприятие Потемкин начинал не со скромной существенности, а с броских, пышных эффектов, которые, по существу, были излишни, и с необъятных планов, заведомо невыполнимых.

Немудрено, что все это влекло за собою немало хаотической траты и материальных средств и человеческого труда. При затрате громадных средств, конечно, в конце концов получались положительные результаты, на которые я выше уже и указал. Но эти результаты все же были слишком непропорциональны громко возвещенным первоначальным планам и затраченным усилиям. Отсюда и открывалось широкое поле и для отрицательной критики, и для анекдотических слухов, которыми еще во много раз преувеличивалась безрассудность потемкинских затей. Некоторые иностранные дипломаты, усердно подхватывавшие такие слухи и толки и включавшие их в официальные донесения своим дворам, передавали иногда необычайно нелепые вещи, например, вроде слуха о предпринимаемом по всей империи наборе нескольких тысяч девушек для выдачи их замуж за колонистов, поселенных Потемкиным в Крыму. Впрочем, порою действительность была недалека от слухов подобного рода. Возымел же как-то раз Потемкин фантазию заселить Крым преступниками и каторжниками из Англии. Наш посол в Англии, граф Семен Воронцов[162] пришел в ужас от этого плана и должен был принять особые меры для воспрепятствования его выполнению. Он вошел по этому вопросу с особым представлением к императрице и Екатерина положила запрет на эту затею своего любимца. Потемкин никогда не простил Воронцову этой своей неудачи. Нетрудно предположить, что и в этом случае мы имеем дело с выдуманным анекдотом. Но нет, об этом изумительном эпизоде мы узнаем из подлинных писем Воронцова и Безбородки.

Какое заключение вытекает из этой оборотной стороны деятельности Потемкина для его общей характеристики? Многие выводили отсюда, что Потемкин был не более, как пустой фанфарон, фокусник-мистификатор.

Вывод односторонний и несправедливый. Цели и задачи деятельности Потемкина были серьезны и отвечали потребностям государства. Но в приемах и способах, которыми он думал достигнуть этих целей, сказывались глубокие недостатки его натуры.

Потемкин слишком переоценивал всемогущество своей властной воли. Он был убежден, что достаточно мановения его руки для выполнения самых безбрежных его замыслов. Справедливо ли ставить такое самообольщение лично ему на счет? Конечно, нет. Он лишь впивал в себя ходячие идеи своего века.

Лучшие умы той эпохи с фернейским философом[163] во главе учили тому, что просвещенная власть все может, что целые страны и народы могут быть приводимы из небытия в бытие по глаголу философов-правителей. При свете таких идей отчего же бы и не разгуляться необузданной фантазии у человека, чувствовавшего себя на высоте всемогущества?

Такое умонастроение естественно направляло мысль лишь на общие контуры широких замыслов и притупляло у нее интерес к практическим подробностям, к деловой разработке этих замыслов и набрасывало пелену на многообразные затруднения и неудачи, могущие выдвинуться на пути к поставленным эффектным целям.

Потемкин и стал всецело жертвою этого популярного предрассудка своего века. Но разве не по той же самой наклонной плоскости скользила сама Екатерина и Иосиф II и многие большие и маленькие представители просвещенного абсолютизма? Различие было лишь в той мере, в которой тому или иному из них удавалось удержать себя в известных границах благоразумия. Гениальных деятелей этого типа, как Петр Великий, как Фридрих Великий, спасал именно присущий им гений, который не давал им бесплодно растекаться в несбыточных фантазиях, и наряду с широкими планами, порождавшимися размахом их творческой мысли, привлекал их внимание также и к практическим подробностям всякого их начинания, которые требовали терпеливого обдумывания («гений есть терпение» — гласит известное мудрое изречение).