Исторические силуэты - [44]

Саморекламирование все же составляет низший род рекламного искусства.

Вершина его состоит в умении влагать хвалу себе в уста других. Мы сейчас увидим, с какой виртуозностью Екатерина умела взбираться и на такие высоты.

IV

Верноподданными сынами отечества не ограничивалась та аудитория, на которую рассчитывала Екатерина, сплетая словесный венок своей политической славе. Она считала необходимым воздействовать в этом направлении также и на Западную Европу. Она чрезвычайно дорожила репутацией либеральной и просвещенной государыни и в создании себе такой репутации в общественном мнении Европы она сама принимала наиболее деятельное участие. Бывали случаи, когда в своих официальных заявлениях высшим государственным учреждениям по поводу правительственных мероприятий она явным образом имела в виду общественное мнение Европы. Так, решив провести секуляризацию, она изготовила для Синода обширную речь о том, как недостойно просвещенных архипастырей владеть рабами. В этой речи явно сквозит намерение выдвинуть на первый план либеральный характер реформы. Для убеждения членов Синода аргументы такого рода были, конечно, малопригодны, да Екатерине не было и надобности вступать на путь убеждения и просьб там, где было достаточно одного выражения ее воли. Очевидно, речь предназначалась для заграничных ушей, чтобы выставить в либеральном свете секуляризационную политику. Недаром речь тогда же была напечатана на французском языке и затем особой брошюрой распространилась за границей. Но для обработки западноевропейского общественного мнения одних монологов, в которых Екатерина сама являлась адвокатом своих деяний, было уже недостаточно. В добавление к таким монологам требовался хор усердных и восторженных сторонних хвалителей. Конечно, Екатерине было нетрудно заполучить за границей сколько угодно наемных перьев для составления хвалебных брошюр. Она и не пренебрегала услугами таких перьев. Но она сумела достигнуть и гораздо большего. Первостепенные корифеи передовой философской мысли Западной Европы с самим Вольтером[127] во главе добровольно повергли к ее ногам свои литературные дарования и свои авторитетные имена и стали на все лады славословить «северную Минерву[128] или Семирамиду[129]», не скупясь на лесть, не останавливаясь ни перед какими гиперболами. Это был уже столь могучий рупор для разнесения по всему свету славы Екатерины, для оплаты которого никакие награждения не могли показаться достаточно дорогими, а покладистые на лесть венчанным владыкам «философы» того века к тому же довольствовались такими скромными подачками, которые не могли идти ни в какое сравнение с ценностью их дифирамбов для славолюбия Екатерины. Конечно, было бы слишком безвкусно утверждать, что Екатерина поддерживала литературный флирт с философскими знаменитостями Европы только ради своих практических соображений. Не может быть сомнения в том, что она была искренней поклонницей писаний Вольтера и ее самолюбию льстило считать себя его ученицей. И если она и позволяла себе порою свысока иронизировать над философами, плохо разбирающимися в вопросах практической политики, то эта ирония служила для нее лишь орудием самообороны в тех случаях, когда «философы» от панегириков переходили к критическим назиданиям. Так случилось с Дидро[130], когда он, посетив Петербург, в беседах с Екатериной дал волю языку и позволил себе указать на недостатки правительственной системы Екатерины и дал ей понять, что и на солнце ее царствования имеются пятна.

В таких случаях Екатерина отделывалась ироническими ссылками на различие в положении философа, мысль которого парит на заоблачных высях, и государя, принужденного «писать законы на человеческой коже». Эти легкие и мимолетные размолвки нисколько не умоляли значения того обстоятельства, что общение с вождями умственного движения Европы льстило Екатерине само по себе, независимо от ее практических расчетов. И все же такой расчет играл очень большую роль в ее сношениях с ее знаменитыми корреспондентами. Когда на ее блестящий небосклон надвигались зловещие тучи и ей нужно было замаскировать тревожное состояние ее души и свои опасения перед возможностью опасных внутренних потрясений в управляемой ею стране, она писала Вольтеру несколько строк, приправленных тоном бравурной беззаботности, и не без основания была уверена, что после этого «вся Европа» будет знать, что Екатерина весела и довольна и, следовательно, слухи о грозящих ей опасностях лишены основания.

Читая эту переписку, нетрудно заметить, что Екатерина начинает шутить и резвиться пером особенно старательно именно в наиболее тревожные моменты. Таковы веселые шуточки над «маркизом Пугачевым»[131], отпускавшиеся как раз в то время, когда успехи пугачевщины настолько пугали Екатерину, что для подавления мятежа она сочла нужным послать на театр борьбы самого Суворова. Таковы ее подтрунивания над турецким султаном, относящиеся к тому моменту, когда одновременная борьба на два фронта — против Турции и против Швеции — раскрывала перед ней перспективу великих опасностей и она помышляла даже об эвакуации Петербурга, где слышались выстрелы с шведской флотилии.