Исторические силуэты - [24]

, сына лютеранского кистера Ягужинского, бывшего юнгу португальского купеческого корабля Девьера и т. п. Единственный мотив их возвышения на первостепенные государственные посты — личная связь с царем; а при Петре единственною личною связью с царем могли быть служебная годность и личный талант. При преемниках и особенно преемницах Петра демократизация высших слоев общества, освежение их состава новыми элементами получает еще более широкое развитие. Особенно много случаев пожалования дворянством наблюдается в женские царствования прошлого века. Пожалование дворянством было узаконено еще петровской табелью о рангах (§ 16); но первый случай практического применения этого параграфа табели происходит при Екатерине I в 1726 г., когда тульский крестьянин Акинфий Никитич Демидов[66] получил диплом на потомственное дворянство. При Елизавете и Екатерине II такие пожалования становятся заурядным явлением. В 1741 г. Елизавета вписала в дворянскую книгу всех унтер-офицеров, капралов и рядовых Преображенской роты гренадерского полка. Это была отплата за корону, которую Елизавета получила, как известно, при помощи гвардии. На следующий год встречаем другой типичный пример подобных пожалований. Новый потомственный дворянин назывался Никита Андрианович Возжинский. Это был конюх императрицы Анны Иоанновны, служивший при дворе Елизаветы, когда она была еще великой княжной. Он и фамилию получил вместе с дворянством от вожжей, так как он правил лошадьми придворных экипажей. Екатерина II как-то в разговоре со своим секретарем Храповицким[67] подтрунила над худородностью Елизаветинского двора. «Что это был за придворный штат? — говорила она. — Разумовский[68] был из певчих, Сивере[69] из лакеев»… Но сама Екатерина поступала совершенно так же. Позднее она как-то сказала тому же Храповицкому: «Больше ли я разжаловала, нежели пожаловала в дворяне?» Чтобы ярче представить, с какой легкостью и какими неожиданными путям расширялась сфера пожалованного дворянства, приведу еще один мелкий, но характерный факт. Екатерина пожаловала дворянством семилетнего младенца Александра Маркова по поводу того, что для прививки оспы императрице оспа была взята от этого младенца. Так этот новоявленный дворянин и пошел гулять по свету с прозванием «Оспенный».

Разрастание пожалованного дворянства осадило много горечи на душе разных Голицыных и Долгоруких. Люди, вынесенные случаем на общественную поверхность, действительно, сильно осложнили своим появлением течение жизни в высших слоях общества. Свободные от каких бы то ни было корпоративных связей, каждый из них тем настойчивее отстаивал свое личное возвышение, карабкаясь на вершину общественной лестницы, самостоятельно ткал паутину своих интриг, не щадя никого и ничего, что встречалось на пути его успехов. Если обломки родовитой знати представляли печальное зрелище людей, переживших самих себя, то толпа этих детей фавора нередко была способна произвести удручительное впечатление авантюристов, самозванно выдававших себя за государственных деятелей. Те и другие занимали высшие ступени общественной лестницы. Разумеется, то не было мирное соседство. Напротив, между ними Развивались обостреннейшие отношения. И родовая знать, как остаток уже отжившего строя, должна была переносить в разгару этой вражды много тяжелых разочарований.

Красноречивым выразителем ее заветные идеалов в половине столетия явился известный историк прошлого века кн. Щербатов[70]. На его долю выпала неблагодарная роль проповедовать среди обновляющегося общества воскрешение давно разрушенной старины. Любопытно следить, какою горечью звучат его слова, как только он касается возвышения новых дворян из среды плебеев. Вот что он пишет, например, в своем известном памфлете «О повреждении нравов в России» о временах военной диктатуры Меншикова: «Упала древняя гордость дворянская, видя себя управляемая мужем, из подлости происшедшим, а место ея — раболепство к сему вельможе, могущему все». И действительно, люди «случая» не думали щадить угасавшей аристократии. Они проявляли свое фактическое превосходство без всякой сдержки. Недаром любимица Елизаветы Петровны графиня Шувалова служила, бывало, благодарственные молебны, когда ее муж, знаменитый граф Петр Иванович Шувалов[71], возвращался с охоты Разумовского не высеченный батожьем. Престиж родовой знати быстро разрушался. Тот же Щербатов в упомянутом уже памфлете с негодованием отмечает, что в числе шести шутов императрицы Анны Иоанновны были между прочим князья Голицын[72] и Волконский[73] и граф Апраксин[74].

Все это факты, свидетельствующие одновременно о торжестве новой случайной знати и об упадке родовой старой знати. Обломки последней частью постепенно вымерли, частью постепенно растворились в сменившей их новой аристократии и слились с ней в один общий слой. Но такой результат был достигнут лишь в конце острой и ожесточенной борьбы, которая и проходит красной нитью в истории вершин нашего общества первой половины прошлого столетия.

В стороне от обоих этих слоев стояло чиновное дворянство, исключительно опиравшееся в своем возвышении на служебную заслугу. Дворянство, опиравшееся на породу, и дворянство, опиравшееся на фавор, смертельно враждуя между собой, в то же время одинаково противопоставляли себя этому второстепенному слою скромного рядового дворянства. По отношению к этому рядовому дворянству оба высших слоя объединяли себя под общим наименованием «знатного шляхетства». Со своей стороны, рядовое дворянство противопоставляло себя этому «знатному шляхетству» под скромным именем «шляхетства подлого». Хотя рост государственного значения этого второстепенного слоя подвигался с меньшей быстротой и меньшим шумом, чем отдельные карьеры вельможных авантюристов, тем не менее рядовое, чиновное дворянство являлось в глазах родовитой знати не менее опасным конкурентом в борьбе за руководящую роль в политической жизни страны. Тот же самый Щербатов, поклонник древнего боярства, ведя литературную войну со слоем фаворитов, являлся страстным противником и дворянства чиновного. Он говорил, что приобретение дворянства через получение чина «уподляет дворянские роды, затмевает их преимущества». Взаимная рознь родовитого и чиновного дворянства в весьма любопытной форме вскрылась и в занятиях знаменитой комиссии, созванной в 1767 г. Екатериной II из выбранных от всего общества представителей для обсуждения проекта нового государственного уложения