Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г. - [79]

Все вышеупомянутые факты дают видеть, что Иоанн не оправдал ожиданий, возлагаемых на него царем и духовенством. Патриарх со всеми разошелся. Вследствие чего у императора явилось настойчивое намерение лишить его патриаршей кафедры, чего Андроник наконец и добился. Иоанн оставил кафедру сильно разгневанный, так что выехал из столицы, не простившись с царем. Остаток дней своих экс–патриарх провел на родине в Созополе, жалуясь на несправедливость царя и злобу врагов.[595]

Едва успел Иоанн Созопольский покинуть патриаршую кафедру, как ее вторично занял Афанасий (1304—1311), бывший архипастырем столицы перед Иоанном. Император Андроник Старший еще в правление Церковью Иоанна пришел к мысли о восстановлении Афанасия на патриаршестве. Такое намерение императора не может не казаться странным: разве первое патриаршество Афанасия удовлетворило Церковь и общество византийское? Для объяснения намерения императора историк рассказывает длинную историю о том, как Афанасий будто бы предрек землетрясение в Константинополе, как это пророчество исполнилось, как все это подействовало на Андроника и побудило его решиться призвать Афанасия снова на патриаршество.[596] Мы, конечно, должны были бы удовлетвориться таким объяснением странного факта — вторичного призвания Афанасия к управлению Церковью, если бы захотели удовлетвориться всяким объяснением, не претендуя на его серьезность и убедительность. Но, кажется, вышеуказанным объяснением удовлетвориться нельзя. Даже во времена Андроника и Афанасия не все в Византии верили тому, что будто пророчество Афанасия о землетрясении побудило царя призвать снова Афанасия к кормилу церковному. Григора пишет: «Почти все архиереи и священники, все клирики, можно сказать, все чиновники вспомнили суровость патриарха (когда распространилась молва о желании царя поставить Афанасия опять патриархом), какой он некогда отличался. Поэтому не поверили речам царя о землетрясении и пророчестве Афанасия и ворчали про себя, что это выдумка царя, который, желая снова посадить его на патриаршество и вместе оправдать свое расположение к нему, пустил о нем такой ложный слух»·[597] Нам думается, что подобные скептики были ближе к истине, чем тогдашние историки, рассказывающие о пророчестве Афанасия и значении этого пророчества в судьбах рассматриваемого архипастыря. Мы не решаемся утверждать, что Андроник выдумал факт пророчества Афанасиева, но полагаем, что царь воспользовался хоть и действительным, но не имевшим значения фактом пророчества как поводом к восстановлению Афанасия. Очень возможно, не будь у Андроника желания восстановить Афанасия, он не обратил бы внимания на пророчество; если же теперь он обращает внимание на него, то это доказывает, что царь и раньше склонен был возвратить Афанасия и потому воспользовался теперь первым представившимся предлогом к осуществлению своего намерения. Остается, однако, вопрос, и притом не легкий: что заставило царя призвать к власти Афанасия, который раньше уже довольно показал себя неспособным к плодотворному властвованию? На это могли быть разные причины: во–первых, патриарх Афанасий и император никогда не имели личных столкновений: можно утверждать, что они друг друга уважали, чего нельзя сказать об отношениях императора и только что низвергнутого Иоанна Созопольского; вовторых, император мог предполагать, что наученный опытом первого патриаршества, Афанасий при вторичном восшествии на патриаршую кафедру будет благоразумнее и мягче; в–третьих, почему не предположить, что и самое первое патриаршество Афанасия было не так жестоко и сурово, как оно изображено Пахимером: сохранившиеся до нас письма Афанасия не дают права всегда и за все порицать Афанасия, как делает тот же Пахимер. Такими и подобными причинами можно объяснить себе факт вторичного призвания Афанасия на патриаршую кафедру. Но если Андроник возлагал надежды на Афанасия, призывая его снова на патриаршество, то эти надежды не осуществились. Так, по крайней мере, утверждают историки того времени. Уже с самого начала второго патриаршества Афанасия ясно обнаружилось, что у него много врагов и сладить с ними не представлялось возможности. Григора очень определенно говорит, что вступление Афанасия снова в управление смутило многих: многие «вспомнили его суровость, какой он некогда отличался. Это обстоятельство немало смутило почти всех (?) архиереев и священников, всех настоятелей монастырей и всех клириков и всех (?) вообще состоявших на общественных Должностях».[598] О таком отношении разных классов общества к Афанасию, по словам Пахимера, знал и сам царь.[599] Одновременно с возведением Афанасия на кафедру множество духовенства совершенно отошло от власти патриарха: целая половина епископов, многие игумены и некоторые клирики решили не иметь общения с патриархом;[600] возник почти формальный раскол. В числе лиц, враждебно расположенных к новому патриарху, был и Александрийский патриарх, по имени тоже Афанасий, уже давно проживавший в Константинополе. Патриарх Александрийский очень уважался в столице за его рассудительность и ловкость. По своим религиозно–умственным симпатиям он больше тяготел к бывшему патриарху Иоанну Векку, и теперь стоял во главе лиц, хранивших лучшую память об этом ученом, но увлекавшемся и злополучном патриархе. Как приверженец Векка, Афанасий Александрийский не сочувствовал Афанасию Константинопольскому, представлявшему собой во многих отношениях противоположность Векку. По чувству нерасположения к нему, Александрийский архипастырь сочинил даже едкую сатиру на него и пустил ее в ход. Сатирик дождался наконец того, что его выслали из столицы, но это нимало не помогло Афанасию Константинопольскому: