Исторические корни и развитие обычаев - [30]

Один из главных обрядов, общих новогодним и карнавальным праздникам, — обрядовая пахота. Для карнавала, вероятно, это основной, первичный обряд — ведь не только шествие с плугом обязательно в эти дни, но частое присутствие в шествиях корабля, колесниц придает убедительность выведению слова «карнавал» из латинского currus navalis, при том что currus — не только колесница, но и плуг, и корабль; а семантическое единство «пахоты», «плавания» и «езды» показано, в частности, советскими учеными еще в 30-е годы. И если сретение и майские праздники роднит с карнавалом общая идея пробуждения природы (в том или ином олицетворении), то «пахота» подчеркивает именно инициальный характер новогодних и карнавальных обычаев. Обрядовая запашка, может быть, наиболее яркий пример выхода «чистого» обряда из «синкретического» состояния, прикрепления его к определенному дню и через обрастание дополнительными элементами превращения в праздник.

Пахота по снегу или на улицах в праздник «перелома», конца — начала года имеет тот же смысл заклинания, создания обрядовой модели для успеха реальной пахоты, что и исполняемая, например, параллельно действиям с плужком «колядка пахаря», в которой содержатся пожелания удачи тому хозяйству, где исполнялся обряд. Здесь виден уже отмеченный выше параллелизм слова и жеста в обрядах.

Впрочем, при единстве смысла зимней и весенней символической запашки они включены в разные праздничные комплексы. В различных контекстах один и тот же обряд может связываться с несходными осмыслениями. Первичная цель обрядовой пахоты и в том и в другом случае — обеспечение успеха трудовых действий через участие вне-человеческих сил. Но в сфере зимних манических праздников идеальную модель будущих реальных работ создают мертвые (олицетворяемые колядовщиками либо ряжеными). В системе же обрядов, отражающих веру в умирающее и воскресающее божество природы, запашку производит изображающий это божество «царь», «жених» (общественные эквиваленты, семантически равнозначные) или же зооморфный персонаж («хозяин» природы), являющий собой раннюю стадию оформления обряда. Той же зависимостью от общего смысла праздника объясняются и различия в сюжете «пахоты». Зимних пахарей одаривают, как и положено поступать с колядовщиками, их задабривают, как вообще задабривают мертвых в эти дни. В разыгрывание же весенней обрядовой пахоты входит явно или скрыто «убийство» божественного пахаря.

Идея смерти и воскресения наиболее отчетливо выражена в праздниках весеннего цикла и связанных с ними мифах и обрядах. Но эта же идея — «представить переход смерти в жизнь, смену старого и нового года, регенерацию из вчерашнего умирания… в сегодняшнее новое оживание»[122] — заметна и в трудовых праздниках конца лета — начала осени, и — в меньшей степени — в зимних.

Функция праздника как мерила времени, отмеченная в начале, вполне может определять эту идею. Праздник «создает» (формулировку Э. Лича можно использовать метафорически) время, разделяя его линию на отрезки разной величины. Тем самым он заканчивает один отрезок и начинает новый, «убивает» прежнее время и «возрождает» его на новом этапе, в новом качестве.

В праздниках карнавального толка эта идея оформляется главным образом через «перевернутость», противоположение праздничных норм обычным. Но карнавал, сатурналии и подобные им — лишь один из видов празднества. Другие воплощают ту же идею иным способом. Конкретное же оформление, реалии зависят от исторического этапа, хозяйственных процессов, сезона, климатических условий и этнических традиций.

ЭЛЕМЕНТЫ КАЛЕНДАРНОЙ ОБРЯДНОСТИ

Календарные обряды, связанные с ними поверья, магические действия, песни, игры, развлечения представляют собой необычайно сложный комплекс действий и идей. Найти исторические корни этих явлений, выяснить, что в них первичное и основное, а что вторичное и производное, — задача сложная.

В научной литературе не раз делались попытки свести календарные обычаи, обряды и верования к единому корню. Этот корень одни исследователи видели в мифологических олицетворениях и культе небесных явлений (астрально-мифологическая школа Гримма и др.), другие — в земледельческих поверьях о «хлебных демонах» (Маннхардт, Вундт), иные — в первобытных магических представлениях (Фрэзер), в «родовой жертве» (Робертсон-Смит), «обрядах-переходах» (А. ван Геннеп), погребальном культе (Пропп, Мошиньский), в потребности периодической психической разрядки и в «смеховой культуре» (Бахтин).

Все эти попытки, однако, не решают проблемы в целом: они дают в лучшем случае лишь объяснение отдельных элементов, входящих в сложную систему календарных обычаев и верований.

Авторы настоящей работы предприняли попытку, прибегая к сравнительно-историческому методу, отыскать среди элементов, слагающих календарные обряды, более ранние и более поздние, приурочить их к тем или иным эпохам в истории человечества или хотя бы в истории отдельных групп народов.

ПРИМЕТЫ И ГАДАНИЯ

С. А. Токарев

Вера в приметы — один из древнейших компонентов календарной обрядности, если не самый древний ее компонент; она универсальна и известна у всех народов. Записано множество народных примет на разных языках. Но даже самое поверхностное ознакомление с ними показывает, что перед нами весьма неоднородная группа явлений и что в сущности само слово «приметы» может относиться к вещам совершенно различным.