Истина существует: Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников - [13]

У меня такое ощущение, что Заля чувствовал некую угрозу вот в этом даре своем — в этой совершенно уникальной памяти, которая давала ему фору в любой профессии абсолютно. Некую угрозу, мне кажется, как есть некая угроза вообще в гениальности во всякой.

Адольф Овчинников, 1958 год

Заля — гениальная, конечно, фигура, совершенно исключительная. В этой исключительности — и гениальности как форме исключительности — есть некая угроза естественности и полноте человеческой жизни. Мы тысячу раз уже наблюдали и на своем жизненном опыте, и в книгах тысячу раз встречали, когда одаренный человек… Это же высшая несправедливость! Какая справедливость? Просто божий дар, и все. За что — неизвестно. Это рождает некую проблему: либо я принимаю эту исключительность и начинаю выстраивать отношения в жизни и создавать жизненный круг вокруг себя, человеческий круг, исходя из этого; либо я чувствую в этом опасность и это преодолеваю. Вот мне кажется, Заля принадлежит к персонажам, которые чувствовали опасность.

В последние десятилетия все, что касается моих друзей, практически уже отсутствующих, меня интересует: просто как, какие законы жизни сводят людей вообще, что за этим стоит. Я знаю, что современный взгляд на это дело, если не бояться таких формальных жутковатых сентенций, — это на самом деле обмен: мне нужно от тебя это, а тебе нужно от меня это. Обмен, что называется, ценностями. Личностными ценностями, которых мне либо не хватает, либо я хотел бы еще приобрести чего-то в тебе. Вот такая деловая концепция. Я совершенно не чувствую, не понимаю этого дела. Я совершенно не понимаю, в чем была нужда Андрею в нас.

Да и собирались мы странным образом тоже. Ну, если не говорить о каких-то почти официальных сборищах, где все обязательно: и институтские, и два обязательных родственника — два двоюродных брата, и школьные, и так далее, которые вообще очень плохо соединялись и никогда не вступали ни в какие отношения. Это все была только… Да я не знаю, и до сих пор это на самом деле витает в воздухе как бы. Есть ощущение, что все хохочут непонятно от чего. От того, что просто хорошо, от того, что приятно видеть лица, от того, что лучше я нигде не чувствую себя, чем в кругу моих близких людей.

Мы друг о друге очень мало знаем. Что-нибудь конкретное рассказать о жизни, например… Я вот сейчас пытаюсь даже через какой-то интернет узнать о моих друзьях. Это на девятом десятке: откуда, где родились… Никогда об этом мы не говорили. Мы больше пили, чем разговаривали.

Алексей Шмелев: Он также был болельщиком «Спартака». Не столь активным, как Топоров и Гринцер, на стадион не ходил, но интересовался: знал, когда кто играет, результаты. Он не ходил, но знал. Они обсуждали, какие шансы на чемпионство.

Елена Шмелева: Это же сетка — понятное для него, родное: кто в какой клеточке сетки, куда можно продвинуться…

— Андрей же бессловесный в компаниях, — рассказывает Елена Викторовна Падучева. — Он признает разговоры в основном один на один.

— Я когда была маленькая, жизнь своих родителей практически не наблюдала. Ну как, я жила с родителями и с бабушкой, но просто они уходили из дома, я не знала куда. Я осознанно застала уже ту фазу его жизни, когда встречи с друзьями были по большей части определены датами дней рождений, — вспоминает дочь Андрея Анатольевича Анна Зализняк. — А так, чтобы были какие-то встречи с друзьями вне дат и дней рождений, таких почти не было. Разве что по какому-то специальному поводу.

— День рождения в этом отношении был как бы такой особый день, — говорит Леонид Никольский. — Собирался его мир. И это неважно было, существуют ли еще контакты какие-то, — собирался мир. Все, что ему принадлежит, из чего он состоит, все это собиралось в один день. Остальные дни такие вот междусобойчики.

«Успенский — это вообще особая история»

— И у меня, и у Зали в первые годы института состоялись новые компании, — продолжает рассказывать Леонид Никольский. — Гелескул меня очень за это осуждал — за то, что я непостоянен, что вот такая святая вещь, как дружба, так легко забывается. А у Зали как раз были эти попытки, когда мы все вместе… Там помимо Успенского еще был Тихомиров, Володя. Венгерова [10] некоторое время была. В общем, институтские… Он попытался соединить, не очень понимая, что мы… что это довольно сложная штука.

Это отдельный разговор вообще — о составе: кого можно называть или не называть, друзья друзей и так далее, это какая-то многослойная, на самом деле очень сложная структура. Вот Успенский. Он появился, потому что в нашей компании этого не было. Зале нужно было еще какое-то такое мощное интеллектуальное начало, чтобы присутствовало. Успенский так сбоку просто, но тем не менее приходил в компанию и жил в ней по законам этой компании. То есть никогда никаких, грубо говоря, умных разговоров при нас не позволял себе. Наоборот, даже получал удовольствие от того, как пели, от того, как хохотали, от того, как пили, и так далее.

Семья Успенских на балконе своей квартиры;

справа налево: В. А. Успенский, его сын Володя и жена Светлана Марковна; 1987 год

— Папа по-настоящему ценил только общение с глазу на глаз, — говорит Анна Зализняк. — Было даже такое выражение — «разговор втроем», то есть ненастоящий, вообще не разговор. Когда приходил Бассалыго (всегда один, без жены), сначала все вместе ужинали, а потом он отдельно разговаривал с мамой и отдельно с папой. То же с остальными друзьями: с Чижом, с Гелескулом. Успенский — это вообще особая история. Успенский — это был некий абсолют, в некотором смысле бог. Высшее знание. Когда кто-либо из нас, всех троих, не знал, как поступить в некой жизненной ситуации, был один способ: спросить Успенского. Последние лет 20 отношения были очень тесные. Папа сначала ходил с Успенским гулять. По субботам он приходил к родителям обедать, а после обеда папа шел его провожать до дома. Потом он стал уезжать на такси, потом вообще перестал приходить — папа стал ездить к нему домой.