Истина существует: Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников - [12]

Изабель Воллант: Мне кажется, что Зализняк рассматривал людей как берестяные грамоты или берестяные грамоты как людей. Что-нибудь скромное, может быть, грязное, непонятное, невзрачное, — но он всегда искал и находил в этом человеке или в этой вещи что-нибудь необыкновенное, что-нибудь веселое, что можно принимать со вкусом. То же, что и берестяная грамота: какой-то кусок бересты, список долгов или какая-то невкусная бытовуха, — а он всегда видел в этом кусочке что-нибудь фантастически новое, радостное и безумно интересное. Я думаю, жить с такими мозгами должно быть очень тяжело, и если не научишься радоваться мелочам и видеть радость, красоту и что-нибудь приятное в мелких вещах, то ты подохнешь в своем гордом одиночестве.

И вот я в шляпе, идем мы с очередной выпивки от Зали, расходимся по метро. Я, Абрамович, еще там… Ну, все! Друг друга провожаем. Уже в институте. Дождик идет. Я, значит, в шляпе, с поднятым воротником — пижон-пижон. И черт меня дернул… У меня какое-то чутье на этот счет есть. Вот я вошел в метро и опустил воротник, хотя это совершенно не нужно в качестве пижона. Это я помню. Даже слова помню Абрамовича. Он посмотрел на меня и сказал: «Правильно!»

«Курозад», справа налево: Михаил Рачек, Леонид Никольский, Адольф Овчинников, ААЗ, Анатолий Абрамович; 1956 год

Абрамович — это неприятие любого выпендрежа, любого какого-то суетного высовывания из жизни, любой попытки набить себе цену. Судья! С высоты трагического опыта. Он считал, что он кое-что знает о жизни, кое-что прочувствовал. Что мы баловни судьбы. Гелескул как-то потом мне так с жалостью некой сказал: «Мне кажется, что Абрамович считает меня баловнем судьбы».

Анатолий Михайлович Гелескул

В своей автобиографии Гелескул — поэт-переводчик, испанист, полонист — писал: «Окончил Московский институт нефтехимической и газовой промышленности им. Губкина, по специальности геофизик, горный инженер. До 1968 г. работал в геологических партиях на Кавказе. Печатался с 1957 г.»

Леонид Никольский рассказывает:

— Как доходили до меня сведения, отец Толькин попал по Шахтинскому делу, мама, еще тогда только невеста, ходила его навещала, постоянно она в этих очередях отстаивала. Потом, когда его выпустили, вот Толька родился.

Анатолий Гелескул c Адольфом Овчинниковым, 1950-е гг.

После войны им в Москве вообще жилья не дали. Они поселились в Загорянке и долгое время там жили. Толька окончил сельскую школу, пешком ходил в соседнюю деревню. А там и преподавание, и уровень ребятишек еще более проблемный, чем у Зали окружение.

Отец его хотел, чтобы Толька получил какую-то солидную профессию. И он поступил в геологоразведочный институт и лет десять его не оканчивал, переходил снова на тот же курс. Потому что почувствовал просто талант в себе. И отец был страшно недоволен: это не по-мужски. Когда первая маленькая книжечка с переводами вышла, он был совершенно удивлен. Потому что с первой же книжки было ясно, что это очень большой талант.

Гелескула в компанию тоже я притащил. Название нашей компании — «Курозад», это позднее уже название — придумал, кстати, Гелескул.

Он был в моей дачной компании, с которой я познакомился летом сорок девятого года. Гелескул появился в Залиной компании по-настоящему позже, когда Заля приехал уже из Франции. Из загорянских в Залиной компании Сашка Энгель раньше всех появился. Мы вместе с ним дуэтом пели. А Гелескула вытянуть из Загорянки в Москву трудно иногда давалось. Анахоретом был. Я их познакомил вначале с Адольфом [Овчинниковым]. Потому что понимал, что они будут интересны друг другу — Толька Гелескул и Адольф.

Адольф Николаевич Овчинников

Адольф Овчинников родился в городе Карачеве в 1931 году, ныне он ведущий художник-реставратор Всероссийского художественного научно-реставрационного центра имени академика И. Э. Грабаря.

Леонид Никольский вспоминает о нем:

— С Адольфом я тоже где-то в конце четвертого класса познакомился. Он пришел с опозданием каким-то, будучи старше нас года на три или четыре. То есть он практически пропустил начальную школу. Кое-как он ковырялся, это его вообще мало интересовало. Было такое ощущение, что он не только пропустил, но еще и презирает все это хозяйство. Нос с горбинкой, европейское лицо, которым он, по-моему, немножко даже и гордился, как и длинными пальцами — такие были пальцы художника, музыканта. Он и был художником, на самом деле. А кроме вот такой необычной внешности, он еще рыжий.

Он меня заинтриговал, и я попытался сблизиться, вот как с Андрюшкой просто. Он мне интересным показался. Потом выяснилось, что друзей у него нет, и я у него стал как бы первым другом. Он меня домой стал приглашать, и тут я обнаружил у него потрясающую библиотеку. Вот за это я ему по гроб жизни обязан. Не только я, по-моему. Замечательная библиотека, в основном художественная. Я потом даже специально покупал эти тома в букинистических: три таких тома, роскошных совершенно, в переплете — «История искусства», альбомы с Пиранези и так далее. В общем, целый набор, целые полки с книгами об искусстве.

Я так почувствовал, что с Гелескулом они найдут общий язык, и их свел. Кстати говоря, у Адольфа с Залей очень долго… Первые годы они как бы ревновали друг друга. Нет, Адольф — Заля не умел. Он в этом смысле, так сказать, простоват был, Заля наш. А Адольф — ревнив. Ревновал не только потому, что еще какая-то другая компания. А еще потому что отличник, медалист, и все дается «тьфу» — вот так вот, как будто это и не надо. А Адольф все ступени к реставратору высшей категории, знаменитости, преподавателю, все абсолютно — весь путь пройден с нуля. Начиная с отсутствующего начального образования. Ну, правда, его младшая сестра Луиза и мама, тетя Наташа, — они его явно совершенно боготворили. И кучи книг ему покупали. Он был центром их семьи. Заля для него слишком был беспроблемен: вот все от Бога — любящая мама, безумная совершенно память, абсолютно нулевые проблемы в школе. И Адольф долгое время подозревал его в том, что он кичится своим образованием, своими талантами, чего абсолютно в Зале не было, начисто. У него какая-то другая проблематика была душевная.