Истина стоит жизни - [82]

Разумеется, в Хартуме все это выглядело не так, как в Лондоне или даже в Ливерпуле: и вина помоложе, и туалеты постарше, и залы поменьше — да уж какие, откровенно говоря, в Хартуме залы — так, клетушки… А самое главное — дамская часть общества здесь была непропорциально малочисленна. Зато тем ярче блистали в нем появлявшиеся время от времени новые звезды…

И вот здесь, между бокалами рейнского шипучего, под рюмку шотландского виски, между партиями в вист, турами мазурок и вальсов;

«…с прошлым, увы, покончено… Отныне служба, только служба… Государственный долг превыше всего…»

А в деловые предполуденные часы (когда светские люди еще сладко позевывают в своих постелях) под навесом на заднем дворе, раскуривая глиняную трубку:

«…вы понимаете, милый шейх… долг службы! Я не знаю ваших дел и не хочу их знать… Только, вы сами понимаете, не нужно попадаться мне на глаза… И если я когда-нибудь буду вынужден… Поймите, долг службы…»

А вверх по Нилу, на зарибы, спешат гонцы, неся зашитые в складках халата записки на тонком пергаменте:

«…временно прекратить… Остатки сбыть через N *. В дальнейшем назову новых агентов, через которых можно продолжать… Скоро буду сам… с супругой… Она ничего не должна знать…»

И миссис Петрик, блиставшая накануне до поздней ночи на хартумском светском небосводе, появляясь к ленчу в воздушном розовом домашнем платьице, юная, свежая, счастливая, говорила с шаловливым укором, но, впрочем, не без гордости за своего неутомимого труженика-мужа:

— Господи, милый, ты опять с самого утра работал! Так ведь можно заболеть. А где мы проводим сегодняшний вечер?..

И консул Петрик, пригладив окладистую, тронутую сединой бороду, чтобы она не щекотала нежное личико супруги, целовал очаровательную Эллен в мраморный, без единой морщинки лобик…

В истории женитьбы сорокалетнего Джона Петрика на ливерпульской мещанке Эллен Грей, которой к моменту замужества едва исполнилось девятнадцать лет, было много необычайного. Но, пожалуй, самым необычайным в этой истории было то, что самому Петрику она была известна в лучшем случае только отчасти…

Эллен росла в своей семье как цветок дикой розы, случайно занесенной на салатную грядку. В широком вольном мире совершались героические подвиги, кто-то проливал кровь на полях Пенджаба, кто-то пробирался под маскарадным плащом хаджи к таинственным святыням мусульманского мира, кто-то плыл на поиски неведомых островов, затерявшихся в необъятной шири океана; каждый день Ливерпульскую гавань покидали корабли, уходящие в таинственную даль, и приходили корабли, привозящие несметные сокровища из Индии, Инсулинды[23] и Гвианы… А в небогатой, нестерпимо тихой, ужасающе прибранной квартирке нотариуса Грея день за днем вставали в один и тот же час, ели одну и ту же овсяную кашу, молились одному и тому же богу и учили подрастающую Эллен одним и тем же высоконравственным принципам… Эллен томилась, но не унывала. Она ела кашу и наливалась здоровьем, читала книги о приключениях и наполнялась мечтами, а молясь на ночь богу, весело подмигивала ему и говорила приятельским тоном: «…и не забудь исполнить то, о чем я тебя просила!..»

Просила же она его о том, чтобы поскорее настал день, когда на корабле под истрепанными ветром парусами приплывет из дальних стран закаленный в боях бесстрашный герой и без лишних разговоров увезет ее из тихой квартирки нотариуса Грея. Ее герой должен быть похож… эту тайну она не доверяла даже богу! — он должен быть похож на… Джона Спика!

Высокого роста, молодой, сильный, голубоглазый — она знала его по десяткам описаний — смелый, благородный! — ох, увидеть бы его хоть издалека!.. Какие подвиги он совершал! Чего стоит одно его чудесное спасение от разбойников в Бербере! А его смелые походы по Тибету, его встречи один на один с опаснейшими хищниками, наконец его бесстрашный поход в Африку… Всего больше тронул сердце Эллен Грей тот подвиг Спика, совершенный во время африканского похода, когда он отбил у варваров-работорговцев пятерых несчастных невольников-негров и отпустил их на свободу. Об этом событии, происшедшем где-то на востоке Африки осенью 1857 года, писали все газеты, прославляя освободительную миссию англичан, несущих в отсталые страны христианское милосердие и просвещение. С мыслью о Спике Эллен засыпала, с мыслью о нем просыпалась, и даже поедая без особого аппетита неизбежную овсяную кашу, она думала: «Конечно, это очень надоело, но ведь, Он, терпящий лишения там, в черной Африке, Он наверное был бы рад и этой противной каше…»

Все это были мечты, только мечты. И вдруг!.. пришел корабль из дальних стран, стал на рейде в ливерпульском порту, и на скучную ливерпульскую землю сошел необыкновенный человек… Это был настоящий герой, бесстрашный, закаленный. Его даже звали Джон, только не Спик, а Петрик. О его прибытии написали все ливерпульские газеты — еще бы, он был подлинной местной знаменитостью, ведь он открыл несколько притоков Нила, добыл чучела неизвестных прежде зверей, он сражался с дикарями и едва не попал в руки людоедов!

Судьбе было угодно, чтобы Джон Петрик, хлопоча о наследстве усопшей тетушки, явился к нотариусу Грею. И вот Эллен воочию увидела героя. Правда, он во многом уступал Джону Спику: немолод, довольно тучен, небольшая круглая голова на короткой шее, низкий лоб, нос хотя и прямой, но приплюснутый, глаза мутноватые, неопределенного цвета… И только бородой, почти совершенно скрывавшей щеки и спускавшейся пушистым каскадом на грудь, он превосходил самого Спика. Было у Петрика и еще одно преимущество, выгодно отличавшее его от всех прочих героев: герои, как известно, всегда славились бескорыстием, граничащим с беспечностью, а Джон Петрик был богат. И, поскольку богатство свое он создал собственными руками, нетрудно было сообразить, что оно и впредь будет умножаться…