Истина стоит жизни - [68]

«23 января 1861 года.

Мой дорогой отец,

я учинил злодейский разбой, женившись на Вашей дочери Изабелле в Уорвикской церкви и зарегистрировав наш брак у нотариуса…

Мне остается только добавить, что у меня не было прежде семейных уз или связей иного рода, что бракосочетание было юридически легально и «респектабельно». Я не претендую ни на какое денежное приданое: я могу трудиться в пределах моих способностей и этим содержать семью. Надеюсь, что будущее не принесет Вам ничего, достойного сожаления.

Остаюсь искренне преданный Вам

Ричард Ф. Бертон».

Давно уже Изабелла не ощущала такой радости, как в тот день, когда ей предстояло вернуться вместе с мужем под отчий кров. В экипаже она всю дорогу молчала и только время от времени пожимала руку Ричарда, лежавшую на ее руке.

Вся семья Эранделлов собралась в приемный зал. У всех был торжественный и несколько испуганный вид; не хватало только равнения по ранжиру для полного сходства с военным смотром.

Изабелла вошла твердым шагом, держась очень прямо. В ее осанке было что-то подлинно величественное, как у человека, которому внутренняя уверенность в своей правоте позволяет снести любое осуждение общества. Она подошла к матери без всяких признаков волнения и, не глядя ей в глаза, поцеловала ее. Ричард, остановившись в нескольких шагах от входа, сделал почтительный общий поклон. Затем Изабелла подошла к отцу и так поочередно расцеловала всех членов семьи… Все ждали, что будет дальше. Ричард не трогался с места.

Никто не мог знать, какая внутренняя борьба происходила в эти минуты в душе леди Эранделл: ее лицо и вся фигура выражали снисходительное спокойствие, ни один мускул не выдавал движений серди а. Даже когда она, подождав, пока Изабелла поздоровается со всеми, неспешно и величественно направилась к тому месту, где стоял ее новоиспеченный зять, никто еще не знал, что произойдет. И только когда Ричард Бертон, заметив какую-то искру в глазах старой леди, сделал невольный шаг ей навстречу, а Изабелла, забыв о чинном распорядке, бросилась к матери и горячо обняла ее, все поняли: она простила.

Леди Эранделл обняла своего зятя, поцеловала его, соединила его руку с рукой Изабеллы, благословила новобрачных и еще раз поцеловала обоих.

— Будьте счастливы, дети мои, — сказала она твердым голосом. — Простите меня за то, что я, не поняв божьей воли, противилась ей. Теперь я знаю, что такова была рука провидения…

В ее голосе Бертону послышались железные нотки, словно какая-то глубоко спрятанная угроза хотела прорваться наружу. Но всеобщее ликование тут же отвлекло его от дальнейших догадок. Смущенная и счастливая, Изабелла обнимала свою мать и в конце концов разрыдалась у нее на груди. Между тем братья и сестры окружили Ричарда, горячо приветствуя его включение в семью. Самые юные были настолько непосредственны в выражении своей радости, что глава семьи счел себя обязанным вмешаться:

— Перестаньте терзать Дика! Иначе он сбежит от нас в Африку.

* * *

Полгода Ричард и Изабелла наслаждались своим долгожданным счастьем. Они бывали на светских приемах, подолгу гостили в имениях многочисленной родни; в родительском доме их принимали с радушием и лаской. Известный в литературных кругах меценат и издатель лорд Хадтон, носивший до пожалования ему этого титула имя Монктон-Милнс, весьма симпатизировал Бертону и высоко ценил его поэтический дар. Лорд уговорил своего друга, престарелого лорда Пальмерстона, который к тому времени, несмотря на свой почтенный возраст, снова стал премьер-министром, устроить прием в честь молодой четы.

Едва Бертоны прибыли, лорд Пальмерстон, высокий худощавый старик с продолговатым носом и крупным выпуклым лбом, над которым некогда пышные вьющиеся волосы были заменены завитым париком, подал Изабелле руку и повел ее к гостям как вдохновительницу вечера; он же лично представлял Ричарда Бертона тем, с кем тот еще не был знаком.

Однако все это не меняло положения Бертона среди вельмож: во внимании премьер-министра был заметен не слиш ком тщательно скрываемый высокомерно-снисходительный оттенок. Представляя Бертона гостям с покровительственной улыбкой, он как бы говорил своим взглядом: «Вот полюбуйтесь: решил потешить молодых людей, все ради этой милой малютки Эранделл; но вы же понимаете…» При всей формальной выгоде для Бертона прием этот был его унижением. «Как все могло быть иначе, если бы успех Африканской экспедиции не был перехвачен Спиком!» — с горечью думала Изабелла, прекрасно понимавшая все, что происходило вокруг.

Чем дальше, тем более двусмысленным становилось положение супругов: нельзя же без конца разъезжать по гостям, а собственного дома у них не было, не было и средств для найма приличествующей их положению квартиры. При всем — истинном или кажущемся — благоволении родителей Изабеллы приданого за ней не дали и выдать ее долю наследства не намеревались.

Все же новое родство и новые светские знакомства принесли, наконец, первый плод. Но каков был этот плод! Только самое нетребовательное горло вконец изголодавшегося бедняги могло вынести его горечь и кислоту. Благодаря расположению к Эранделлам лорда Джона Росселя, министра иностранных дел, Бертон получил место консула — но не в Дамаске, как он просил, а в Фернандо-По, у болотистого побережья Гвинейского залива. В министерстве иностранных дел это побережье называли не иначе как «могилой британских консулов»: тот, кто не умирал там от малярии, возвращался неизлечимо больным человеком.