Испытания - [106]

— Вперед! Не дай опомниться! — и побежал, высоко поднимая колени и склоняя голову в каске к плечу.

Мишка услышал, как встают солдаты, услышал топот их ног и в страхе, что останется один в этом поле, тоже вскочил и побежал. И тут заработали автоматы, сухо защелкали винтовочные выстрелы, звонко зашелся пулемет.

Единственным, что Мишка понимал в этом парализующем шуме, в этом напряжении, было то, что ему нельзя отстать. Ему было очень страшно, и если бы он потерял командира из виду, он, казалось, не пересилил бы этот страх, но когда защитная стеганка маячила впереди, оставалось ощущение осмысленности всего, что происходит, ощущение того, что было сильнее страха.

Вот он увидел, как командир на бегу перебросил автомат в левую руку, выдернул зубами чеку «Ф-1», занес гранату над головой, швырнул ее в уже близкий окоп и — после глухого разрыва — прыгнул туда. Мишка спрыгнул за ним и в пыли и кислом запахе недавнего взрыва не увидел ничего, наткнулся на что-то мягкое и ворочающееся, отпрянул с зашедшимся дыханием и слепо, неловко ткнул штыком. Услышал стонущее кряхтенье и с отвращением почувствовал, как штык вошел во что-то податливое. От укола он потерял равновесие и, падая на колени, остервенело рванул винтовку к себе и, уж не подымаясь, стал стрелять в ту сторону окопа, где шевелились смутные фигуры врагов. За спиной он слышал скупые отрывистые очереди командирского автомата, какой-то жирный, сытый звук немецких «шмайсеров», звонкие выстрелы трехлинеек, немецкие проклятия и русскую матерщину. Он тоже матерился и стрелял, пока не услышал где-то над собой протяжный акающий гул и густую автоматную стрельбу. Он оцепенело прислушался и понял, что это кричат «ура».

— Вперед! На вторую линию! Отхода не будет! Полк пошел за нами!

Мишка услышал этот хриплый голос и обернулся. Командир уже карабкался по раскрепи окопа. И к Мишке снова пришел страх. Страх остаться одному в пропахшем порохом, сумрачном чужом окопе. Он полез вверх, срываясь подошвами с тонких осклизлых горбылей.

Командир бежал, наклонившись вперед, давая короткие очереди. Мишка теперь не стрелял, в магазине винтовки патронов не было, чтоб загнать новую обойму, надо было остановиться, а он бежал изо всех сил. Вот он уже почти поравнялся с командиром, и стала видна белая вата на прорванном рукаве стеганки у плеча. Какой-то сумасшедший хмель затуманил голову. Мишка еще наддал, чтобы обогнать командира, и что-то заорал, раздирая рот. Но земля, по которой он бежал, плоская земля вдруг перекосилась с воем и свистом, и Мишке показалось, что они с командиром как-то косо, боком бегут по крутому склону все вверх и вверх. А потом этот комковатый глинистый склон вдруг резко приблизился к глазам, закрыл все — и свет, и поле — и с силой влип в лицо, вызвав в мозгу короткую желтую вспышку света… Мишка сразу вскочил и, как ему показалось, пробежал еще несколько шагов по этому немыслимому склону, но потом сорвался в пропасть, подвернув под себя руку, из которой вырвало винтовку…

Он очнулся, пошевелил головой. С затылка на уши посыпалась земля. Рот был забит землей, не раскрывались глаза. Он перевалился на спину, и боль разодрала ноги, выдавив крик, от которого он задохнулся, потому что земля попала в горло. Он кашлял и стонал, судорожно шаря руками в воздухе. Потом боль притупилась, и он протер глаза.

За серой кучной шугой облаков, плоское, белело солнце и слепило глаза. На изгрызенном краю воронки покачивался надломленный стебель конского щавеля, пышный султан красноватых семян свисал вниз. Было тихо, издалека доносились выстрелы.

— Взяли, значит, деревню, — услышал Мишка знакомый глухой голос и сделал усилие, чтобы повернуться, но боль резанула с новой силой, и он застонал…

— Не ворочайся, лежи. Куда тебя, Бородин?

— Ноги, — простонал Мишка.

— Сильно?

— Не знаю.

— Срастутся небось. — Командир говорил тихо, так что было слышно с трудом. — И меня, кажется, в ноги… — Он со свистом закашлялся, что-то забулькало у него в горле.

Мишка испугался и закричал, содрогаясь от боли, отдававшейся в ногах:

— А-а-а! Санитары!

— Не ори зря… Еще бой идет, слышишь? — Командир говорил медленно. — Потом пойдут здесь собирать. Услышишь, когда подойдут поближе, тогда и крикнешь. Чтоб наверняка. А так голос сорвешь, а подойдут — крикнуть не сможешь или выключишься. Война, дело такое — расчет нужен. А то пропадешь без пользы.

Какое-то спокойствие, даже усмешка слышались в замирающих словах командира, и Мишке будто бы стало легче. И еще что-то уравнивало их под этой облачной шугой и плоским белесым солнцем, слепо смотревшим в воронку. И Мишка стал называть командира на «ты».

— Что ж ты такой расчетливый, а штрафниками пошел командовать? И ранен вот…

— Тут расчет один…

— Заставили? — Мишка снова сделал попытку повернуться и снова задохнулся от боли, но уже не застонал.

— Приказали. Станешь командиром — поймешь… Держись за армию. Жив останешься, она не даст свихнуться. Может, генералом будешь.

— Я-то?

— Ты. Если голова будет и не струсишь.

На Мишку сходил какой-то покой, сонливость. Уже не хотелось ничего — только лежать, закрыв глаза, и чтобы белое солнце просвечивало веки…