Испытания - [105]

«Становись!» — приглушенно прозвучала команда, и Мишка вскочил, забыв усталость. Команда отвергала неизвестность, она превращала встревоженных людей в солдат, которыми управляют долг и приказ, избавляющие от тоскливых раздумий.

— Михаил Александрович, давайте выпьем.

Полковник увидел перед собой полную рюмку. Жених улыбаясь тянулся чокнуться с ним. Бородин выпил и не почувствовал вкуса вина.

…Он стоял в тесном строю, слыша запах мокрого шинельного сукна, покашливание соседей, сухой беспокойный шорох листвы. Развиднялось, и можно было окинуть взором весь небольшой лужок, занятый солдатами, и за редкими деревьями рощицы увидеть желтоватый туман над нашими окопами. Перед строем появился уже знакомый майор из политотдела и еще человек, одетый в защитную стеганку, перепоясанную ремнем.

— Опять речугу толкать будут, — сказал кто-то невидимый недалеко от Мишки.

Майор, заложив руку за борт шинели, стоял молча. А человек в стеганке подошел к строю и негромко сказал:

— Давайте поближе.

Строй качнулся, нарушился и полудугой окружил его. И тут Мишка рассмотрел лицо — худое, с выдающимися скулами и неожиданно полными губами. За плечами человека висел ППШ стволом вниз, на широком комсоставском ремне — по-немецки, спереди — кобура с наганом. Человек обвел взглядом солдат, сгрудившихся вокруг, подождал, пока уляжется сутолока, и заговорил, не повышая голоса, но отчетливо:

— Я назначен к вам командиром. Нужно провести разведку боем. Мы идем ударной группой. Ударной! Понятно? А группа захвата — дивизионные разведчики. После артподготовки мы должны дойти до немецких траншей и завязать бой. Трудно… Я сам знаю, что трудно, — пулеметы… Но есть приказ… Я пойду первый, уйду последний. После боя все будут зачислены в дивизию, пойдут в роты. Через несколько минут начнется артподготовка. Под ее прикрытием подберемся поближе. Отход с той стороны — по красной ракете. Кто струсит — расстреляю на месте. Все. Можно курить.

Командир достал папиросу. Солдаты, переговариваясь вполголоса, садились тут же на землю.

Мишка увидел освещенное спичкой хмурое, неулыбчивое лицо командира. Он глубоко затягивался, так что худые щеки западали совсем. Мишке хотелось почему-то поближе рассмотреть командира, еще услышать его голос. Он свернул толстую цигарку и подошел прикурить.

— Разрешите, гражданин начальник.

— Как фамилия? — спросил командир, подставляя тлеющий кончик папиросы.

— Бородин, — ответил Мишка, опустив самокрутку.

— Прикуривай, прикуривай, Бородин. Только «граждан начальников» забудь. Они там остались. Здесь только «товарищ командир».

— Понятно, товарищ командир.

— Посиди пока, отдохни. Ноги сегодня нужны будут.

И тут раздались первые залпы. И сразу все примолкли, насторожились.

Мишке залпы казались редкими и негромкими, хотелось, чтобы эти прерывистые раскаты перешли в сплошной гром, чтобы желтые вспышки разрывов, видимые сквозь бледно-зеленые стволы осинок, превратились в зарево, уничтожили на той стороне все, что можно, потому что потом туда нужно было идти ему, Мишке. А он очень боялся.

Залпы и разрывы следовали все с той же частотой. И в этом грохоте раздался голос командира:

— Пошли!

Он дернул плечом, поправил автомат за спиной и не оглядываясь зашагал в ту сторону, где лопались желто-красные кусты разрывов. Мишка поправил винтовку, захватил в кулак сыроватый брезентовый ремень возле груди и пошел по сырой, подающейся под ногами, мшистой земле. Он не оглядывался, боясь отстать от командира, но чувствовал, что за ним идут другие. Потом некоторые поравнялись, обогнали, пошли рядом с командиром, и Мишка тоже прибавил шагу. Обходя мелкие воронки от мин, разбитую повозку, снарядные ящики, они спустились в окопы, где еще, привалившись к стене, додремывали солдаты. Те, что не спали, молча сторонились, уступая им дорогу.

Командир оглянулся, посмотрел, все ли подтянулись, тихо сказал:

— Пошли ползком. — И первый вылез на бруствер. Мишка полез за ним.

Здесь, на открытом месте, было совсем светло. Резкие сухие будылья травянистых растений черными штрихами обозначались на вспышках разрывов. И Мишкина растерянность сменилась страхом от неприютности этого куска земли, развороченного металлом и пахнущего гарью. Он зачастил локтями и коленями, чувствуя, как сырость проникает через шаровары к коленям. Самое страшное теперь было — остаться одному в этом поле, которое отдавало в локти и ноги дрожью разрывов. Винтовка мешала ползти, снаряды шуршали и посвистывали над головой, заставляя прижимать лицо прямо к холодной влажной земле; вспыхивали и пропадали красные пунктиры трассирующих пуль, но и замечая все это, Мишка старался не потерять из виду командирский защитный ватник и подошвы сапог с белыми стертыми гвоздями. Казалось, они ползут уже долго, несколько часов. И все грохотало сзади и впереди, и вздрагивала земля.

Вдруг орудия смолкли, и настала ужасающая тишина, от которой заломило виски и тупо заболело сердце.

Мишка перестал ползти, застыл, положив подбородок на липкую глину, и смотрел вперед. Рядом тоже перестали ползти — он это чувствовал.

Командир поднялся в рост, обернулся и крикнул: