Испытание властью - [10]

Ты свободен, но знай, что если было бы мое право, я бы загнал тебя на Соловки в штрафбат, года на три за твои «проказы» в Чебаркуле.

Он легко повернулся и, придерживая рукой у бедра кожаный планшет, грациозно устремился за колонной.

Я стоял посреди дороги, опустив голову, и думал о том, что эта убийственная военная аттестация будет теперь следовать за мной всю жизнь.

Боже мой! Неужели никогда не закончится этот кошмар?

— Это ты правильно говоришь. Обвинять легче, а как потом человеку успокоиться, — вот что скажи.

Произнеся эту фразу Славик вопросительно оглядел каждого из нас и продолжил.

— Слушай, Витек, сходил бы ты в церковь. Я хоть и сам там не бываю, но, думаю, должны же они понять суть дела и разъяснить.

— Был я там, Слава, был! Тоже надеялся. Зашел — стою у дверей. Куда дальше, не знаю. Повертелся, повертелся — старуха подходит.

— Проходите, свечку купите.

— Зачем мне она? У меня вопрос серьезный.

— Продаешь, что ли чего?

— Да нет, мне посоветоваться надо. К священнику бы попасть как-то.

— Посоветоваться?.. А ты, сын мой, крещеный ли? Если нет — приходи в любую пятницу. Батюшка окрестит. К нему апосля и обратишься.

Вышел я, побрел по городу.

— Тудыт твою мать! И здесь не попал. Ну, как же так? Разве моя вина в том, что меня в купель не окунули после рождения? Да еще такие годы были тяжелые, а семья под репрессию попала. Мыкались из угла в угол по чужим квартирам. Рассказывают, я до пяти лет вообще на пороге спал.

Места не хватало. В мешковину заворачивали. Не то что в церковь ходить — от людей прятались. Это ведь тоже надо учитывать!

Виктор несколько раз подряд крепко затянулся, смачно плюнул на окурок и бросил его через голову далеко за спину.

Он оглядел всех слушателей и продолжил ироническим тоном.

— Но я все-таки подкараулил священника. Он из церкви, а я навстречу. Молодой попался, не старше меня. Рассказал я все в двух словах, что, мол, один из девяти человек в живых остался, а друзья все погибли. То ли это благодать мне, то ли наказание? Жить мне тяжело после этого! Помогите разобраться. Душу, нервы нужно как-то успокоить.

Священник глаза спрятал и говорит.

— Пути господни неисповедимы. Он един решает, един и суть ведает. Молись, сын мой, Бог милостив.

Перекрестился и ушел. Я ему вслед кричу: «Стало быть, я виноват?» Но он не обернулся и не ответил.

* * *

Накрытое тишиной, поверженное в темноту озеро вдруг вздрогнуло от громкого скрипуче-воющего стона. Этот надрывный звук доносился, как из преисподней, и сознание отказывалось увязать его с окружающей, спокойно отдыхающей природой.

Тяжелый стон, расстилаясь по глади озера, долетал до дальнего берега и там заглыхал, а следом за ним уже катилась новая волна гнетущего звука. Геннадий направил взгляд в сторону озера.

— Выпь заорала проклятая! И так на душе погано, а тут она еще надрывается. Кажется, бык ревет, а всего-то птичка серая чуть больше утки воду цедит через клюв. Дано же ей такое чудо — кажется, само горе в камышах заблудилось и стонет в одиночестве.

— Эх, ребята! Иногда как вспомню все, так на сердце тяжко бывает, что завыл бы не хуже этой птахи. Да что толку? Кто поймет? Забыть бы все!

Как забудешь? От жизни не спрячешься! Она все помнит. Недавно был в командировке, заехал в один техникум. Посидели с преподавателями на педсовете. Построгал их за то, что требовательности на приемных экзаменах маловато. Уезжать стал, к машине подхожу, смотрю, женщина вся в слезах парнишку за руку тащит. И прямо ко мне.

Я куда теперь с ним денусь? Знакомых принимают, а наших сирот гонят, учиться не дают. Конечно, отца уже шесть лет нету. В армию взяли на полгода и убили там в Чебаркуле. На грозу сваливают, а люди сказывают, хулиганы пьяные забили до смерти. У них тоже порядки как здесь — ничего не добьешься. Рука руку моет. И тут насмехаются— кто, говорят, его учил туда и веди. Пусть доучивает. А я куда с ним? Окромя его двое подрастают. Всех кормить надо. Думала, хоть одного с рук столкну, и тут гонят.

Я осторожно поднял глаза, женщина похудела, подурнела, но я узнал ее. Она кричала там в истерике на весь гарнизон и падала в обморок. Материла всех офицеров и плевала мне в лицо. Неподдельное горе плескалось тогда в ее безумных глазах.

«Узнала ли она меня? Если нет, зачем сразу упомянула Чебаркуль? Да, собственно, какое это имеет значение?»

Я взял парня за руку и вернулся к директору.

— Надо бы принять Малышкина, Владимир Иванович. Все-таки семья многодетная, Мать одна воспитывает. Из далекой глубинки поступает. С гарантией будет на селе работать.

— Да, как его зачислишь? Он не только слабые знания имеет, но с последнего экзамена вообще ушел.

— Сделайте повторный экзамен. Неужели мы одного парня не перевоспитаем?

— А что он вам знаком?

— Какое это имеет значение? Ну, если вы настаиваете — пожалуйста — я был в армии командиром у его отца, который случайно погиб в катастрофе.

— Командиром? Я слышал, что вы рядовой.

Мне показалось, что у меня в голове разорвалась бомба. Оказывается всем известна моя история. Возможно, не во всех подробностях, но итог знают многие. Такого прямолинейного, безжалостного вопроса я не ожидал от директора, тем более, что его внешность и поведение давали повод считать его интеллигентом.