Испытание властью - [11]

Я на одно мгновение потерял над собой контроль.

Был командир, а стал рядовой! Разжалован я! Понял ты, нет? Или еще повторить?

Директор молчал, не отводя глаз от дверей. Обернувшись, я увидел младшего Малышкина. Он был бледен, растерян и смотрел на меня круглыми, испуганными глазами. Казалось, он сейчас закричит и заплачет.

Я подошел к нему и положил руку на его взъерошенные волосы. Нужно было немедленно что-то сказать разъясняющее и успокаивающее, но слова застряли в горле комом и мое молчание все сильнее давило на нервы присутствующих. Первым не выдержал мальчишка — он всхлипнул и, глядя на меня как на привидение, попятился и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

Ни слова не говоря, директор вызвал завуча и мы, уже более или менее спокойно, пришли к согласию о допуске к повторному экзамену этого парня. Слово «зачислить» нами не произносилось, но мы понимали, что речь идет именно об этом.

Нервы мои слегка успокоились, и я пошел с намерением сообщить о решении Малышкиным. Они стояли на улице у входных дверей.

Мать, обняв сына, целовала его в голову и беззвучно рыдала. Она повернулась ко мне спиной.

— Малышкина! Малышкина, слышите меня? Успокойтесь! Что вы так? Примут его. Пусть готовится к экзамену. Все будет нормально. Я пригляжу за ним.

— Что ты привязался? Пригляжу-у-у! Отца проглядел и сына погубить хочешь? Не отдам! Пусть теперь десятилетку кончает. Коровы последней лишусь — зарежу, продам, а его все равно выучу. Пропадите вы все со своим техникумом и ты первый!

Женщина ткнула в меня пальцем, подхватила парнишку за рукав, и они почти бегом кинулись к остановившемуся автобусу.

Окружающие — учащиеся, родители и просто случайные прохожие, уставились на меня, — кто удивленно, кто с иронией. От этих взглядов мне становилось еще тяжелее. Все во мне кипело и бунтовало. Обида, горечь и жалость к Малышкиным так взвинтили нервы, что я еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Я не виноват!» Однако поняв, что это выглядело бы странно и глупо, я торопливо закурил и медленно побрел к машине. Самое тяжелое и страшное было в том, что в глубине души я сам не был уверен в своей полной невиновности. И это чувство не покидает меня никогда. Смогу ли я когда-нибудь от него освободиться — не знаю. Проходят годы, а все произошедшее стоит в сознании, как будто это было вчера. Казалось бы, порой, увлекшись работой, забудусь в суете, но жизнь снова и снова находит повод безжалостно напомнить мне о прошлом.

Года через полтора инженерной работы, почувствовал я однажды снова резкую боль в подреберье, напала слабость, сознание временами покидало меня. Врачи скорой помощи поставили диагноз: острый аппендицит. После операции, хирург с недовольством отчитал меня.

— Не следите за здоровьем, молодой человек!

Это у вас не первый приступ. Вы терпели? А чего ждали? Еще немного и помочь было бы почти невозможно. Теперь все нормально, поправляйтесь.

Кто знает, быть может тогда в гарнизоне был подобный приступ, но обстоятельства и события развивались так стремительно и так сплелись в единый клубок массовой трагедии, что разбираться с подробностями никто не стал.

А может быть два эти факта никак не связаны между собой? Ответа нет и от этого на душе тяжело и неспокойно.

… Рассказчик замолчал и, в который раз уже, полез рукой в карман за папиросой.

Костер затухал в тишине. Золотые груды догорающих углей попыхивали жаром, но не были уже в силах оттолкнуть наступающую лесную темноту. Высокие сосны, казалось, тоже подошли вслед за ней и стояли во мраке над угасающим костром. Незаметно подкралась ночная прохлада озера и все увереннее обнимала наши спины и ноги, вызывая в теле дрожь.

Однако никто из нас не шевелился. Все словно заговоренные уставились на мерцающие, как далекие, небесные звезды, догорающие угли.

— Да. а, Витюха, преподнес ты рассказик, туды его мать! Теперь прямо не до охоты.

Все снова надолго замолчали, не в силах отвязаться от только что услышанного. Никто не шевелился. Лишь иногда кто-нибудь произносил что-то вроде: «Ну, дела! Вот врезал, так врезал! Прямо под дых засадил! Ты смотри какой случай-то!»

Наконец, Геннадий посмотрел на часы и, хлопнув ладошкой по сапогу, воскликнул.

— Ну ладно, ребята! Пора завязывать страдания. Хватит меланхолить, а то умом тронемся. Давайте, по лодкам и в камыши. Скоро утка пойдет, перелет начнется.

Потихоньку мы начали собираться. С кряхтением натягивали сапоги, брали патроны, ружья и молча уходили в темноте к угрюмо шумящим у берега камышам.

По традиции, собираясь к лодкам, мы всегда ярко разжигали костер, чтобы он служил для нас маяком в темноте озера. На этот раз берег не остался пустынным. В кругу вздрагивающего света одиноко сидел Виктор. Видимо, растревоженный воспоминаниями, он никак не мог от них избавиться.

Пламя костра, рассыпая хвосты ярких искр, панически металось из стороны в сторону под порывами рассветного ветерка. Казалось, оно испуганно отбивается от приближающегося рассвета своим желтым языком, выбрасывая его в сторону и почти расстилая по земле.

Золотой зигзаг освещенных восходом сосновых макушек разделил мир надвое. Позади мрачной темноты леса разрасталось молодое, нежное, светло-розовое тело утренней зари. От него веяло добром и надеждой на счастье.