Испытание на прочность: Прощание с убийцей. Траурное извещение для знати. Выход из игры. Испытание на прочность. - [188]

На другой вечер я продолжила свои попытки. Вновь направила бинокль сначала на окно, где ослепительно яркая лампа не позволяла разглядеть внутренность комнаты. И вновь свет выключили, едва я направила на окошко бинокль. Для порядка я направила бинокль на другие окна шестого этажа. Когда я стала разглядывать четвертое окно, если считать слева направо, то, к моему удивлению, свет там тоже погас. В остальных окнах ничего не изменилось.

День спустя я медленно прогуливалась по улице, на которой расположены дома, в окнах которых накануне вечером выключили свет. Проходя мимо, я запомнила их номера. Что помешало мне остановиться у подъезда и записать фамилии людей, проживающих в тех самых квартирах на шестом этаже, сказать трудно. Считая — с полным основанием или без оного, — что за мной следят, я полагала неосторожным попадаться им на глаза. С другой стороны, известную роль сыграл и страх выставить себя на посмешище такими абсурдными действиями.

Вечером, когда стемнело, с биноклем в руках я вновь заняла позицию у кухонного окна. И вновь направила бинокль сначала на окно, где ослепительно яркая лампа не позволяла разглядеть внутренность комнаты. Однако, вопреки моим ожиданиям, свет на этот раз не выключили. Что же касается четвертого окна, если считать слева направо, то в комнате за ним весь вечер было темно. На следующий вечер свет, правда, вновь горел. Но когда я направила на это окно бинокль, его никто и не подумал выключать.

Разочарованная и сбитая с толку, я вернула бинокль зятю, ведь и в последующие дни, когда я направляла бинокль на окна дома напротив, там ничегошеньки не менялось. Теперь я старалась просто не обращать внимания на эти окна. Старалась держаться непринужденно, как человек, за которым никто не следит, жарить котлеты, намазывать маслом хлеб, варить кофе. Конечно, полностью избавиться от ощущения, что за мной наблюдают, я все равно не могла. В доме напротив есть одно окно, на которое я и по сей день время от времени кидаю взгляд. Но речь идет вовсе не о том окне, где ослепительно яркая лампа не позволяет разглядеть внутренность комнаты, и не о четвертом, если считать слева направо, которого теперь уже и не разглядишь за пышной кроной цветущего каштана. Теперь подозрения у меня вызывает второе окно, если считать справа налево, окно явно необитаемой квартиры.

Ставни его всегда закрыты. Само же окно, которое долгое время тоже было закрыто, теперь наполовину распахнуто. Стекла другой половины в прорезях ставен солнечным утром отражают иногда расплывчатые и скорей угадываемые, нежели узнаваемые, контуры дома, где живу я. Не так давно, войдя в кухню, я увидела за ставнями свет, который, однако, выключили через несколько секунд, точнее — как только я вошла в кухню и оказалась в поле их зрения. Этот факт, если говорить начистоту, я при всем желании не могу рассматривать как обыкновенную случайность.

И хотя случайность я, в общем, тоже не исключаю, я все равно пытаюсь проникнуть взглядом за закрытые ставни, разглядеть хоть что-нибудь в узкие их щели. Иногда среди ночи я встаю и смотрю, не горит ли там свет.

До сих пор я ни с кем не делилась этими своими подозрениями. В последнее время я вообще все реже рассказываю об обысках у меня на квартире, о слежке за моей скромной особой — не потому, что боюсь наскучить окружающим своими рассказами, ведь события, как я уже говорила, даже не собираются доходить до какой-нибудь драматической кульминации, скажем до официальной санкции на обыск или до ареста, и не потому, что я наконец поняла, что в левых кругах считается faux pas поднимать шум из-за обысков в собственной квартире или из-за возможной слежки.

Дело в том, что многие левые — с полным основанием или без оного — в глубине души убеждены, что телефоны их прослушиваются, квартиры время от времени обыскиваются, а сами они находятся под надзором. Большинство из них считают это вполне возможным и не трезвонят об этом направо и налево только потому, что не хотят, чтоб их обвиняли в том, будто они строят из себя мучеников.

Что толку, если ты начнешь строить из себя мученицу, откровенно сказал мне писатель Клаус Т., в то время как другие лишь думали об этом, когда я начинала рассказывать про обыски. И, должно быть, задавали себе вопрос: действительно ли я принадлежу к тем, кто столько сделал для демократического и социального прогресса нашей страны, что навлек на себя преследования? Не слишком ли много чести оказывают мне власти подобным вниманием?

Дело в том, что с самого начала мои рассказы приводили в трепет и даже в негодование отнюдь не левых, а исключительно либералов, бюргеров до мозга костей. Только они хватались за голову. Да, да, чем буржуазнее, несмотря на иной внешний камуфляж, они оказывались по самой своей сути, тем более потрясенными выглядели перед лицом такого нарушения гарантированной конституцией неприкосновенности частной жизни, перед лицом вопиющей незаконности всех этих тайных обысков и негласной слежки за моей скромной особой, перед лицом ущемления свободы личности, в которую, кстати сказать, мало кто в нашей стране верит столь непоколебимо, как они.