Исполинское радио - [53]

«Уолтон... Уолтон... Уолтон», — повторяла про себя Ренэ и вдруг вспомнила, что некогда у нее был любовник с такой фамилией. Это было лет восемь-девять назад. Как-то к нему из Кливленда приехала мать, и они пошли втроем в ресторан. Она отчетливо помнила тот вечер. Уолтон выпил лишнее, а его мать отвела Ренэ в сторонку и стала говорить, что Ренэ, по ее мнению, имеет на него благотворное влияние — не может ли она воздействовать на него, чтобы он бросил пить и хотя бы изредка ходил в церковь?

В конце концов Ренэ рассорилась с Уолтоном из-за его пьянства и больше уже с ним никогда не встречалась. Может быть, он заболел или спился, а может, собрался жениться. Она никак не могла сообразить, сколько ему должно быть сейчас лет, потому что тридцатые годы смешались в ее памяти, и она уже не помнила, что было в начале этого десятилетия, что — в конце. Ренэ набрала номер и попала в гостиницу. Подошла миссис Уолтон и ответила тонким, надтреснутым старческим голосом.

— Билли умер, Ренэ, — сказала она. И всхлипнула.— Я так рада, что вы позвонили. Похороны завтра. Я бы очень хотела, чтобы вы пришли. Я чувствую себя такой одинокой.

На другой день Рэнэ надела черное платье и отправилась в похоронное бюро. Подобострастный швейцар, в черных перчатках, с лицом, на котором было написано горе, такое глубокое и безысходное, какого Ренэ в жизни не доводилось испытывать, встретил ее в дверях салона. Затем она поднялась на лифте в молельню. Электрический орган исполнял «Какое прекрасное утро»[15]. Ренэ хотела посидеть минутку и собраться с силами, прежде чем встретиться с миссис Уолтон, но тут же увидала ее в дверях. Женщины обнялись, и миссис Уолтон представила Ренэ своей сестре, миссис Хэнлейн. Кроме них троих, не было никого. В другом конце комнаты, в гробу, осененное скудными гладиолусами, лежало тело ее бывшего любовника.

— Он был так одинок, дорогая Ренэ, — сказала миссис Уолтон, — так ужасно одинок. Он умирал в одиночестве, в меблированной комнате, понимаете.

Миссис Уолтон заплакала. Миссис Хэнлейн тоже всплакнула. Пришел священник, и началась панихида. Ренэ опустилась на колени и пыталась вспомнить «Отче наш», но дальше «...на земле, яко на небеси» у нее не пошло. Она заплакала, но не оттого, что вспомнила с нежностью своего любовника: о нем она не думала годами и теперь, напрягши память, могла вспомнить лишь то, что он иногда подавал ей завтрак в постель и сам пришивал себе пуговицы. Она плакала о себе; плакала, потому что боялась, что и сама может умереть так вот, ночью, одна; плакала потому, что у нее души родной не было на свете, потому что хорошо понимала, что эта ее отчаянная и пустая жизнь — не увертюра, а финал; плакала, потому что, куда бы она ни кинула взор, всюду проступали жесткие, грубые очертания гроба.

Все три женщины вышли из молельни вместе, и безутешный швейцар проводил их до лифта. Ренэ сказала, что не может ехать с ними на кладбище, так как ее ждут в одном месте. Ее руки дрожали от страха. Она поцеловала миссис Уолтон и села в такси. Доехав до Саттон-плейс, она вышла и спустилась в скверик, где обычно в это время гуляли Дебора и миссис Харли.

Дебора первой заметила Ренэ. Радостно выкрикнув ее имя, она побежала ей навстречу, карабкаясь по лестнице и становясь на каждую ступеньку обеими ногами. Ренэ взяла ее на руки.

— Милая Ренэ, — лепетала девочка, — милая, хорошая Ренэ.

Они обе уселись на скамейке рядом с миссис Харли.

— Может быть, вам надо в магазин? Я бы могла взять Дебору к себе на часок-другой.

— Право, я не знаю... как-то не совсем... —- замялась миссис Харли.

— Я возьму ее к себе, а вы заходите за ней в пять часов, — сказала Ренэ. — Можете быть совершенно покойны. Мистер и миссис Теннисон ничего и знать не будут.

— Разве что так, — сказала миссис Харли. И с того дня миссис Харли стала выкраивать для себя по нескольку часов в неделю.

К половине одиннадцатого миссис Харли поняла, что Ренэ уже не придет; она очень огорчилась: ей так хотелось побывать в церкви в это утро! Она вспоминала латинские слова, колокольный звон и это удивительное чувство очищения и возрождения, которое охватывало ее всякий раз, когда она вставала с колен. Она с горечью принялась думать о том, что Ренэ Холл нежится в постели, между тем как она по ее милости не может сходить в церковь и как следует помолиться. Утро было на исходе, все больше и больше детишек прибывало в парк. Миссис Харли время от времени выискивала глазами желтое пальтишко Деборы.

Девочка немного ошалела от утреннего летнего солнца. Она нашла несколько сверстников и стала с ними бегать. Они прыгали, пели и кружились вокруг песчаной кучи, как ласточки, без всякой видимой цели. Дебора немного отставала от других, потому что еще не совсем владела своими движениями, и иногда от усердия валилась на спину. Миссис Харли позвала ее, девочка послушно подбежала к ней и, прислонившись к ее старым коленям, принялась болтать о каких-то мальчиках и львах. Миссис Харли спросила ее, не хочет ли она навестить Ренэ.

— Я хочу жить у Ренэ, — сказала девочка.

Миссис Харли взяла ее за руку. Они поднялись по ступенькам, ведущим из сквера на улицу, и пошли пешком к дому, в котором жила Ренэ. Миссис Харли позвонила наверх по внутреннему телефону и через несколько минут услышала сонный голос Ренэ. Пускай приводит девочку, сказала она, она с удовольствием побудет с ней часок. Миссис Харли поднялась с Деборой на пятнадцатый этаж и там с ней простилась. Ренэ была в утреннем капоте, отделанном перьями; в окнах были спущены шторы.