Исполинское радио - [15]

Вечером семейство Маллой вернулось в мраморный вестибюль Центрального вокзала, и Эвартс пошел узнавать про поезда на Чикаго. Он нашел подходящий поезд, купил билеты, и они погрузились в вагон. Шел дождь. Мокрая платформа уже не сверкала, как прежде, но Элис оставалась при своем убеждении, и уж дома, во всяком случае, решила рассказывать, что в бетон замешаны бриллианты. Они были уже опытные пассажиры и ловко заняли по нескольку мест каждый. Когда поезд тронулся, Элис подружилась с семьей, расположившейся наискосок от них; это были простые люди, они ехали с грудным младенцем в Лос-Анжелес. У матери грудного ребенка там был брат, и он писал ей восторженные письма о тамошнем климате и о тамошней жизни.

— Поехали в Лос-Анжелес! — сказала Элис. — У нас ведь еще осталось немного денег, и мы можем купить билеты в Чикаго, и ты продашь свою пьесу в Голливуде, где никто не слышал о мамаше Финелли и всей этой бражке.

Эвартс сказал, что до Чикаго еще есть время подумать. Он был очень утомлен и заснул. Милдред-Роз сунула большой палец в рот. Вскоре и она и ее мать тоже погрузились в беспамятство. Милдред-Роз поглаживала вытершийся мех на своей шубке и мех отвечал ей: «все хорошо, все хорошо...»

Быть может, семейство Маллой сошло с поезда в Чикаго и поехало к себе в Уэнтворт. Их возвращение нетрудно себе представить. Друзья и родные встретят их радостно, хоть и не поверят их россказням. А может быть, в Чикаго они пересели на поезд, идущий на запад, и, по правде говоря, это представить себе еще легче. Вот они в салон-вагоне играют с попутчиками в карты, а вот едят бутерброды с сыром во время остановок в пути; и поезд везет их дальше, в Калифорнию — через Канзас, Небраску и Скалистые горы.

Дети

Мистер Хазерли был человек старомодный. Он носил светлые ботинки, спал в шерстяном белье, любил, чтобы в ресторане была музыка, и ходил обедать в «Лучау». В бизнесе он стремился к патриархальным нравам и хотел найти такого молодого человека, который сделался бы его преемником в самом полном значении этого слова, — здесь тоже было что-то старомодное. Выбор его пал на некоего Виктора Маккензи — молодого человека, приплывшего в Америку — то ли из Англии, то ли из Шотландии, — когда ему было шестнадцать или семнадцать лет. Достоверных сведений о том, как Маккензи проделал это путешествие, не имеется. Может быть, он нанялся матросом и таким образом оплатил дорогу, может быть, взял у кого-нибудь денег взаймы, а может, у него просто оказались родственники в Америке, Все это, впрочем, дело темное, и исторический период его жизни начинается с того времени, когда он поступил к мистеру Хазерли. Виктор, — быть может, оттого, что он был выходцем из другого мира, — лелеял в душе несколько устарелый образ американского бизнесмена. А Хазерли как раз и представлял собой тип старинного американского бизнесмена. Начало его карьеры смутно, зато теперь все знали, что он достаточно богат, чтобы сделаться послом. В деловых кругах он имел репутацию жесткого и беспринципного торгаша. Он, не задумываясь, сбивал цены на рынке и умел со вкусом раздавить конкурента.

Роста он был небольшого, очень небольшого, почти карлик. Ножки были тоненькие, и для того, чтобы удержать в равновесии большой живот, ему приходилось сильно откидываться назад всем корпусом. Несколько жидких седых прядей пересекало его лысину, с часовой цепочки свисал изумрудный брелок.

Виктор был высокий мужчина, и лицо его казалось красивым — сначала, пока его как следует не разглядишь. Квадратная челюсть и правильные черты лица внушали представление о незаурядной личности, но уже со второго взгляда становилось ясно, что перед вами просто добрый малый, в меру честолюбивый и немножко себе на уме.

Старый скряга и молодой уроженец Британских островов долгие годы прошагали рядом, бок о бок, словно им было уготовано место в Ноевом ковчеге.

Не сразу, конечно, все сделалось: процесс слияния длился годами. Начал Виктор мальчиком на побегушках, в дырявых носках. Своей энергией и простодушием он напоминал ранних переселенцев. Должно быть, так же, как у его предшественников, разрыв с родиной и новая жизнь в новой стране высвободили силы, таившиеся внутри. Он радостно трудился с утра до вечера и был готов хоть всю ночь торчать в конторе, раскладывая образцы по стеллажам. Вне работы у него, можно сказать, не было жизни. Такое рвение приятно напоминало мистеру Хазерли подмастерьев его юности. А надо сказать, что в нынешнем деловом мире мало что напоминало мистеру Хазерли его юные годы.

Сначала он держал Виктора в строгости, почти не разговаривал с ним, а когда обращался к нему, говорил резким, повелительным тоном. Затем, года через два, старик по-своему, ворча и капризничая, принялся готовить Виктора себе в наследники. Полгода Виктор разъезжал в качестве коммивояжера. Затем работал на заводах Род-Айленда, первый год — в рекламном отделе, второй — в торговом. Определенной должности у него не было, зато мистер Хазерли все больше и больше выказывал ему свое благоволение. Старик стеснялся своей внешности и не любил появляться на людях в одиночку. И вот однажды — это было спустя несколько лет после того, как Виктор начал работать у мистера Хазерли, — Виктор получил приказание являться ежедневно в восемь часов утра к его дому на Пятой авеню, чтобы сопровождать его оттуда на работу. Особых разговоров по дороге они не вели, это верно, но мистер Хазерли вообще не отличался разговорчивостью. В конце рабочего дня Виктор опять за ним приходил и либо сажал его в такси, либо провожал пешком до дома. В тот раз, когда старик улетел в Бар-Харбор, Виктор, а не кто-нибудь другой, вскочил среди ночи и с первым утренним самолетом послал ему вдогонку позабытые дома очки. Когда старик хотел сделать кому-нибудь свадебный подарок, покупать подарок ездил Виктор. Когда старик заболевал, Виктор уговаривал его принять лекарство. Естественно, что Виктор сделался мишенью насмешек, его осуждали, ему завидовали. Его хулители были несправедливы: Виктор был честолюбив не больше других; просто его деловой инстинкт нашел себе применение в том, чтобы подавать мистеру Хазерли пилюли.