Испанские поэты XX века - [88]

чей серп скосил объятие, в котором

                    дыханье слили мы.

Нет в мире станций, где могла б тоска,

покинув карцер свой — купе ночное,

пойти напиться света… Ты со мною,

                    затем что далека.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

(Недостает первой страницы.)

…Есть рыбы, что купаются в песке,

и велосипедисты, по волнам

бегущие. Мне школой стало море,

друзьями — шлюпка и велосипед.

Как воздух волен, первый дирижабль

плыл над спиральным воплем пароходов.

Шли друг на друга Рим и Карфаген,

сандалиями ширь морскую пеня.

Кто в десять лет с охотой пьет латынь?

Что мальчуганам алгебра? О, боже!

Что физика, когда они в мечтах

охотятся за солнцем в гидроплане?

Кино на пляже, и актриса в волны

уходит, почему-то голубая.

Ей нужно скрыться, чтоб не растворил

ее в цветке фонарика жандарм.

Бандиты в смокингах из пистолетов

стреляют в полицейских, удирают,

их ловят, и мелькают города,

и глаз не отрываешь от экрана.

В Пуэрто или Кадисе — Нью-Йорк,

Севилья — в Исфагани иль Париже…

Китаец — не китаец, и прохожий

быть может белым, черным и зеленым.

Ты — всюду. Ты стал розою ветров.

Ты, безбилетный, — тайный центр вселенной.

Ты — безраздельный властелин всего,

а мир бескрайный — лишь альбом открыток.

Ты многолик. Ты мчишься вместе с бурей,

ты — в свисте поездов, в звонках трамваев.

Не молния расцвечивает небо,

а сотни лун, слетевших с губ твоих.

Повежливей со мною! Я — ровесник

кино, бипланов, кабельных сетей.

Я видел, как меняли на авто

свои кареты короли и папа.

Я видел дождь радиограмм, с небес

летевших, словно перья херувима,

и серафический оркестр эфира

наушники мне подносил к ушам.

С туч никеле-брезентовые рыбы

бросают в море письма и газеты.

(Ведь почтальоны верят только в смерть:

сирены, вальс валов для них лишь сказки.)

Как много лысин при луне увяло!

Как плачут волосы — закладки в книгах!

С собой кончают снежные турнюры,

белеющие в темноте садов.

Что станется теперь с моей душою;

давно рекорд отсутствия побившей,

и с сердцем, чье биенье участить

ни радость, ни печаль уже не властны?

В глаза мне опустите взгляд, и ранит

вас безысходность кораблекрушений,

и горечь мертвых северных ветров,

и одинокость океанской зыби.

Осколки искр и пороха — останки

кавалеристов, скошенных в хлебах;

бази́лики из мусора и щебня,

смерч из огня, известки, крови, пепла.

И все же — летчица-заря и солнце

в любой из рук — как золотая рыба,

и буква рядом с номером на лбу,

и в клюве карта синяя без штампа.

Электроголос в трубке — это нунций,

а сзади, шлейфом, ускоренье звезд,

и макрокосм любви, и весь наш мир —

игрушечная заводная роза.

Да, в честь людей сложил я мадригал

и передал его по телефону…

Ты кто? Свинец, иль пламя, или сталь?

Я — молния, предвестье новой жизни…

(Недостает последней страницы.)

Из книги «ОБ АНГЕЛАХ» (1927–1928)

БЕЗВЕСТНЫЙ АНГЕЛ Перевод Б. Дубина

Тоска о зените!

Оттуда я родом…

Взгляните.

Невидимы крылья,

ведь я в человечьей одежде.

Безвестный прохожий.

Уже незнакомец, и кто там

упомнит, каким я был прежде?

Вместо сандалий — туфли на коже.

И не туника, а куртка да брюки

на мне с отворотом.

Кто я, ответь?

И все же оттуда я родом…

Взгляните.

ПЕСЕНКА НЕВЕЗУЧЕГО АНГЕЛА Перевод Б. Дубина

Бессрочно в пути, —

ты вал, что вздымает,

чтоб, схлынув, уйти.

Ищу в океане.

Всегда на бегу, —

ты вихрь, чье дыханье

поймать не могу.

Ищу на снегу.

Безмолвье и тайна, —

ты твердь, что в веках

кружит неустанно.

Ищу в облаках.

ПРИГЛАШЕНИЕ В ВОЗДУХ Перевод К. Азадовского

Я тебя приглашаю в воздух,

мрак двадцати столетий,

к истине света, в воздух,

воздух, воздух, воздух.

Мрак, ты молчишь, скрываясь,

в темной пещере мира,

забыв тот шелест, который,

рождаясь, дал тебе воздух,

воздух, воздух, воздух.

Двадцать могильных склепов,

двадцать пустых столетий,

в черных тоннелях мрака

скрывших и свет и воздух,

воздух, воздух, воздух.

К вершинам, о мрак, к вершинам

истины света, в воздух,

воздух, воздух, воздух.

НАВАЖДЕНИЕ Перевод Б. Дубина

Кто-то, став за плечами,

тебя ослепляет речами.

За спиной невидимкою

замер.

Только голос, дремотный

и блеклый.

Только голос, что дымкою

перед глазами.

И слова — как фальшивые стекла.

В золотистом туннеле,

в кривых зеркалах утопая, —

ты сойдешь в подземелье

со смертью своею, слепая.

В подземелье, слепая,

со смертью своею одной.

Только кто-то и там

за спиной.

ТРИ ВОСПОМИНАНИЯ О НЕБЕ Перевод Б. Дубина

Посвящается Густаво Адольфо Беккеру^{170}

Пролог

Нисколько еще не сравнялось ни розе, ни серафиму.

До блеянья и стенанья.

Когда лишь гадала денница:

девочкой море, мальчиком ли родится.

Когда лишь мечталось ветру пригладить пряди,

огню — гвоздики зажечь и щеки,

воде — неумелого рта напиться, горя от жажды.

Еще не настали тела, имена и сроки.

Тогда, вспоминаю я, в небесах, однажды…

Воспоминание первое

…лилией, что надломили…

Г.-А. Беккер^{171}

Шла она, поникая лилией отрешенной,

птицей, что знает о верном своем рожденье, —

слепо глядясь в луну, где себе же снилась,

в тишь ледяную, чьи кверху вели ступени.

В тишь глазка потайного.

Это было до арфы, до ливня, до первого слова.

Брела в забытьи.

И белой питомицей ветра

дрожала, как звезды и кроны.

О, стан ее, стебель зеленый!

…Как звезды мои,

что, не зная о ней той порою,

утопили ее в двух морях,

две лагуны в очах ее роя.

И помню я…

Нет ни следа: за спиною — лишь прах.