Испанские поэты XX века - [118]

тебя наполняет морская волна.

У моря хочу напитаться тобой:

твой смех набегает, как пенный прибой.

У моря смотреть на тебя, говорить,

насытить тебя и в себе растворить.

У моря, чью горькую грустную дрожь

отдать не отдашь, но и взять не возьмешь.

* * *

Говорю после смерти, на тризне… Перевод Юнны Мориц

Говорю после смерти, на тризне.

Молчишь, ты осталась жива.

Лучшее в смерти и в жизни —

это бедные наши слова,

вслух не сказанные, завязанные

безмолвий крутым узлом.

Меж нами струна молчания,

дрожащий, тугой излом.

Двумя стальными мечами,

длинными до бесконечности,

отточенными в молчании,

в объятьях, в тоске и вечности,

наши тела отчаянно

вместе взлетают ввысь,

вместе падают вниз.

Терзаю тебя молчанием.

Пронзаешь меня молчанием,

безмолвий сплошным звучанием.

* * *

«Сражающиеся с ненавистью…» Перевод В. Резниченко

Сражающиеся с ненавистью

не ради любви и нежности

несчастны.

Доказывающие истину

оружием, а не искренностью

несчастны.

Несчастны — залитые кровью,

убитые — не любовью,

несчастны.

ВОЙНА Перевод Д. Самойлова

В селе нелюдимо,

и поле не о́рано,

любовь без любимых,

пыль, травы и вороны.

А молодость где?

Погибла в беде.

Леса облетели.

Недвижной колодою

вдова на постели.

И злоба холодная.

А молодость где?

Погибла в беде.

ПРЕЖДЕ НЕНАВИСТИ Перевод Юнны Мориц

Я целуюсь, как мрак со мраком.

Я целуюсь, как с болью боль.

Этим трагическим браком

наградила меня любовь, —

посмел полюбить однажды

двойственный лик земли.

Жажда, господи, сколько жажды,

а вода шелестит вдали.

Сердце мое в бокале,

и я оттуда напьюсь,

ни одна душа не узнает,

какое оно на вкус.

Накоплено столько злобы

только из-за любви,

что тебя приласкать не могут

руки, даже мои,

данные мне свыше

страстью, сестрой тоски.

Сегодня особенно слышно,

как ломают крыла на куски

железом, грызущим вены,

вымазанным в крови.

Судьба моя, птица, подбита

безжалостно из-за любви.

Из-за любви проклятой,

только из-за любви.

Любовь, как высок твой купол, —

я вечно внизу, под ним,

свеченьем твоим окутан,

ничем, только им одним.

Посмотри на меня, закованного,

оплеванного, отверженного,

на грани мрака, такого

густого и неизбежного.

Голод и я — два брата

по духу и по крови.

Решетка, стена, ограда —

только из-за любви.

Ласточка, солнце, лето,

облако, воздух, весь,

день в оперенье света —

все то, что значило это

прежде, — убито, вздето

на крюк и зарыто здесь.

Чаща, морские воды,

гора, долина, пески,

право духовной свободы

проносятся с воплем тоски

сквозь тело мое, навылет,

не задерживаясь в крови,

но в крылья кто кровь не выльет

только из-за любви?

Ибо я, окруженный адом,

ожерельем стальных колец,

неистребимым смрадом

тюремщика, я — жилец

каземата, как дух господень,

весел, высок, свободен,

я весел, высок, свободен —

только из-за любви.

Говоря иными словами,

мне попросту наплевать

на мир, придуманный вами:

решетка, стена, кровать.

Где острог для улыбки?

Для голоса — где стена?

Ты — вдали, как смерть, одинока,

там, без меня, одна.

Ощущая в руках уродство

приговора меня к тюрьме,

в тех руках, где свобода бьется,

прижимая меня к тебе, —

там, на воле, в раю, пригодном

для расправы людей с людьми,

ощути же меня свободным

только из-за любви.

ИЗ ПОСЛЕДНИХ СТИХОТВОРЕНИЙ

ГНЕТЕТ ПОЛЯ ПРЕДЧУВСТВИЕ ДОЖДЯ Перевод А. Гелескула

Гнетет поля предчувствие дождя.

Земля, как первозданная, тиха.

Мутится высь, тоскою исходя

над жаждой пастуха.

И лихорадит мертвых этот гнет,

а дали ждут, как вырытые рвы,

пока последний вздох не оборвет

агонию листвы.

И в час дождя, потусторонний час,

сердца часов так тягостно стучат —

и наши раны прячутся от глаз

и вглубь кровоточат.

Смолкает мир наедине с тобой,

и все в дожде немеет, как во сне,

и все на свете кажется мольбой

о вечной тишине.

То льется кровь волшебно и светло.

О, навсегда от ледяных ветров

забиться в дождь, под серое крыло,

под мой последний кров!

Последней крови капли тяжелы.

В тяжелой мгле чуть теплятся сады.

И не видны могилы и стволы

за трауром воды.

КАСЫДА ЖАЖДУЩЕГО Перевод Юнны Мориц

Песок, я — песок пустыни,

где жажда спешит убить.

Твои губы — колодец синий,

из которого мне не пить.

Губы — колодец синий

для того, кто рожден пустыней.

Влажная точка на теле,

в мире огненном, только твоем, —

мы никогда не владели

этой вселенной вдвоем.

Тело — колодец запретный

для сожженного зноем и жаждой любви безответной.

ЛУКОВАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ Перевод Инны Тыняновой

Посвящается сыну, после письма от жены, в котором она писала, что питается только хлебом и луком.

Лук — это иней,

бедный, холодный.

Иней дней твоих детских

и моей ночи.

Лук — это голод,

круглый, огромный,

снегом запорошённый.

В колыбели голодной

сыночек качался.

Луковой кровью

сыночек питался.

Кровь его стынет.

Луковый голод,

сахарный иней…

Смуглая женщина

лунной капелью

плачет и плачет

над колыбелью.

Смейся, сыночек,

лунную нежность

пей сколько хочешь.

Смейся, соловушко

дома родного.

Смех твой — над миром

сияние новое.

Смейся, мой милый,

так, чтоб душа моя

в воздухе билась.

Смех твой дает мне

крылья свободы.

Рушит тюремные

темные своды.

И на губах,

где он тает,

сердце мое пылает.

Смех твой как шпага

победы крылатой,

он побеждает цветов ароматы.

Птицей поет

смех твой —

будущее мое.

Сколько внезапности,

всплеска и света,

жизнь твоя в радугу

разодета.

Множество пташек

в маленьком теле

крыльями машет!

Я уж, печальный,

проснулся от детства.