Испанские поэты XX века - [101]

Я прошу за семьи наши,

потерявшие кормильцев,

за надежды их угасшие.

За голодного младенца,

не имеющего солнца,

не имеющего детства.

И за то, чтоб матерям

их спокойствие вернули:

в каждой пролитой слезе

скрыта вражеская пуля.

И за тех, кто, с гор спускаясь

сквозь седые облака,

в битвы новые вступает

разъяреннее быка.

Друг мой, для того прошу я,

стоя здесь в пыли дорожной,

чтобы выстрел партизана

был и метче и надежней.

Чтоб в его руках винтовка

по фаланге, по фаланге

бить могла без остановки.

Я прошу за наши чаянья,

за испанское подполье,

за рискующих всечасно.

Я прошу, прошу, прошу,

снова говорю и снова:

дай из полного кармана,

дай мне даже из пустого.

Я прошу, чтоб поддержать

пламя утренней зари,

в небе вспыхнувшее жарко.

Я прошу, прошу, прошу

и просить не перестану.

Я прошу, пока дышу.

Я прошу во имя Родины.

Не откладывай на завтра

то, что можешь дать сегодня!

Из книги «БАЛЛАДЫ И ПЕСНИ РЕКИ ПАРАНА» (1953–1954) Перевод О. Савича

БАЛЛАДА О ТОМ, ЧТО СКАЗАЛ ВЕТЕР

Вечности очень подходит

быть всего лишь рекою,

быть лошадью, в поле забытой,

и воркованьем

заблудившейся где-то голубки.

Стоит уйти человеку

от людей, и приходит ветер,

говорит с ним уже о другом,

открывает ему

и глаза и слух на другое.

Я сегодня ушел от людей,

и, один среди этих оврагов,

стал смотреть я на реку,

и увидел я только лошадь,

и услышал я только вдали

воркованье

заблудившейся где-то голубки.

И ветер ко мне подошел,

как случайный прохожий, как путник,

и сказал:

«Вечности очень подходит

быть всего лишь рекою,

быть лошадью, в поле забытой,

и воркованьем

заблудившейся где-то голубки».

БАЛЛАДА О ДОНЕ БАРБОСИЛЬО

Беден дон Барбосильо.

Дон Барбосильо нищ.

Нищ под дождем и ветром,

да и под солнцем нищ.

Идет от лошади к лошади

дон Барбосильо,

от виллы к вилле плетется,

нищ, одинок, бесприютен.

Хлеба он просит, хлеба,

хлеба кусок.

Что же дают Барбосильо?

Что подают?

Только кусочек дождя,

солнца и ветра кусок —

вот и все, что ему дают.

Боже, как он одинок —

дон Барбосильо!

По краю оврага идет он,

проходит над водопоем,

нищ, одинок, бесприютен.

И река, большая, как небо,

и небо глухи к нему.

Садится над водопоем

дон Барбосильо

и в беспредельность воет.

* * *

«Облака принесли мне сегодня…»

Облака принесли мне сегодня

летучую карту Испании.

Как мала над рекой эта карта,

и какая огромная тень

от нее ложится на кладбище!

Коней табуны накрыла

эта тень, что легла от карты.

На коне в этой тени искал я

селенье свое и свой дом.

Я въехал во двор, где когда-то

вода из фонтана била.

Хоть не было там фонтана,

фонтан звенел неустанно.

Вода там не била, а все же

она меня напоила.

* * *

«Цветами апельсина вдруг…»

Цветами апельсина вдруг

дохнула Параны^{211} прохлада.

Мои цветы. Я ухожу.

Удерживать меня не надо.

Меня позвали берега,

они всегда мне были рады,

и я на взморье поселюсь.

Удерживать меня не надо.

Я помню: море там, вон там

среди деревьев шло по саду.

И шла любовь…

                    Я ухожу.

Удерживать меня не надо.

* * *

«Петь и петь, чтоб стать цветком…»

Петь и петь, чтоб стать цветком

моего народа.

Пусть пасется рядом скот

моего народа.

Пусть запомнит песнь мою

пахарь моего народа.

Пусть внимает мне луна

моего народа.

Пусть поят меня моря

моего народа.

Пусть ко мне склонится девушка

моего народа.

Пусть меня замкнет в себе

сердце моего народа.

Потому что, видишь, одинок

я без моего народа.

(Впрочем, сам я не́ жил дня

без моего народа.)

* * *

«Я ведь знаю, что голод уносит мечту…»

Я ведь знаю, что голод уносит мечту, —

но я должен по-прежнему петь;

что тюрьма заслоняет мечту, —

но я должен по-прежнему петь;

и что смерть убивает мечту, —

но я должен,

я должен по-прежнему петь.

* * *

«Я унесу их с собою…»

Я унесу их с собою

в глазах, как портрет и как снимок, —

в глубине моих глаз.

Я приеду, в глаза мне посмотрят,

и кто-нибудь скажет:

                    «Реки

и кони в твоих глазах».

Душа других горизонтов

осталась и тихо уснула

в глубине моих глаз.

Вы не слышите? Дальние воды

и кони забытые медленно

проходят в моих глазах.

В глубине моих глаз.

Из книги «ВЕСНА НАРОДОВ» (1955–1957)

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЕВРОПУ Перевод А. Наймана

Видеть снова, Европа, тебя! Видеть снова тебя! Видеть снова!

Наконец я увидел тебя. Ты меня одарила

долгим взглядом своим, но не мертвенным взглядом слепого —

безмятежным весельем встающего утром светила.

Я спустился к тебе как-то осенью с кручи небесной.

Расплескался ноябрь посреди голубого тумана.

Стыла Бельгия — в белое платье одетой невестой —

тихий ангел печали звонил в этот колокол странный.

Горн валялся в пыли, и горнист рядом мертвый валялся.

Погружаясь в коричневый сон, я от боли заплакал.

Я в Германии был, мрак над ней в небесах колыхался,

но уже распускался в руках ее утренний факел.

В снегопад я спустился на тело страдалицы Польши.

Осторожно на щит приняла меня Вислы сирена^{212}.

Меч усталый ее не был кровью окрашенным больше,

жив народ ее, вставший с душой обнаженной из плена.

Да, из всех в нашем мире однажды придуманных казней

величайшая казнь на безвинный народ этот пала.

Пасть врага с каждым днем все грозней, все больней, все ужасней

его тело живое стальными зубами терзала.

Но взгляните: он все-таки жив. Снова, кроткий и нежный,

родничок его сердца забившей струею играет,

обращается к жизни мечта его с новой надеждой,