Испанские братья. Часть 3 - [39]

— Молодой человек, что касается меня, то я готов забыть Ваши неразумные речи, принять их как порыв безумия, причиной которого — Ваша братская любовь и Ваше большое горе. Но Вы должны помнить, что полностью разоблачили себя, и не в первый раз возбудили к себе большие подозрения. И если бы я ничего не сделал для того, чтобы Вы понесли заслуженное и справедливое наказание, я не только поступил бы против своей совести, но и навлёк бы на себя возмездие святой церкви. И теперь слушайте, что я Вам говорю — через неделю в этот же день я заявлю о вашем деле перед святым правосудием, недостойным членом которого имею честь быть и я. Бог да не оставит Вас своей милостью и дарует Вам прощение.

С этими словами фра Рикардо покинул приёмную.

Несомненно, человек, дерзнувший подобно дону Хуану высказаться перед аббатом фра Рикардо, никогда больше не увидел бы ни солнца, ни свободы, и жизнь его после этого продлилась бы не слишком долго.

Вскоре вошёл брат-послушник, открывавший Хуану ворота. Он поставил перед ним бокал с вином и сказал:

— Ваше благородие, господин аббат велел сказать Вам, что поскольку Ваше благородие очень утомлены, Вам следовало бы перед дальней дорогой немного освежиться.

Хуан, ничего не сказав, отодвинул вино. О чём думал господин аббат, предлагая ему под этой крышей хлеб и вино?

Бедняга-послушник стоял перед Хуаном с видом человека, который имеет что-то сказать, но не решается, и не знает, с чего начать.

— Вы можете передать своему господину, что я уже уезжаю, — сказал, поднимаясь, Хуан. Он был на пределе своих физических и нравственных сил.

— Простите меня, Ваше благородие, не может ли того быть, чтобы Вы имели несчастье быть родственником одному из казнённых еретиков, который…

— Дон Карлос Альварес был моим братом.

Брат-послушник подошёл совсем близко к Хуану и, понизив голос до таинственного шёпота сказал:

— Ваше благородие, сеньор, он долго был здесь в заточении. Считалось, что господин настоятель благоволит ему и хочет, чтобы с ним обращались лучше, чем с преступниками в Санта-Газе. Его сосед по камере умер за день до казни. Камера осталась пуста, и мне было поручено сделать в ней уборку. При этом я нашёл вот что. Я думаю, это принадлежало ему.

Он вынул из кармана своей рясы небольшую книжку. Хуан выхватил её из рук послушника, бросил ему свой кошелёк, пристегнул к поясу меч, и при звоне утренних колоколов вышел из приёмной монастыря доминиканцев.

Глава ILVIII. Ещё раз в Сан-Исидро

И если вынести теперь способен я

Мысль, по какой дороге ты ушёл,

И горькое отчаяние оставило меня,

То это потому, что жертва, принесённая тобой,

В моей душе святою названа.

И потому ещё — ты это мне внушил –

Всё то, что возлагает Бог на нас

То к лучшему, да, к лучшему для нас.

(Геманс)

Над доном Хуаном простиралось синее безоблачное небо. Утренний ветерок овевал его лицо, роса блестела на траве. Река, его горячо любимый Гвадалквивир, блестела в лучах утреннего солнца. Дорога вела его к развалинам древней Италики. Среди кустарников и травы, напуганные звуками его шагов, разбегались во все стороны блестящие ящерицы. Он же ничего вокруг себя не видел и не чувствовал, кроме невыносимой боли сердца. Во время разговора с фра Рикардо он, пожалуй, и был тем, кем его назвал аббат — помешанным, лишившимся рассудка от ненависти и бессильной ярости. Сейчас волнение улеглось, и осталась только мучительная душевная боль.

Человеку невыносимо больно бывает видеть страдания своих близких. Но намного больнее — знать, что они страдают в одиночестве…

Эту горькую чашу Хуан сейчас пил до дна. Он всю жизнь считал, что его младший брат, единственный родной и близкий человек, нуждается в его защите, считал себя сильным, а его — изнеженным и робким. И что же оказалось? Кто из них самый сильный и бесстрашный? Не доблестный воин Хуан, о нет… Если бы брат умер от болезни или в результате несчастного случая, он вынес бы это более спокойно, но так… Он ничем не смог ему помочь, ничем, а люди, жестокие и злобные, как бесы из преисподней, глумились над ним и причиняли невообразимую боль. Не жалея себя, он пытался в своём воображении представить все мерзкие и отвратительные подробности. И как рефрен в жутком и печальном песнопении опять и опять приходила беспощадная безжалостная мысль-обвинение: «Он всё это вынес за меня, он ценою камеры пыток защитил меня». Ему казалось, что он слышит крик боли своего брата, да, оттуда, из ада, устроенного на земле людьми, из мрачного и страшного подземелья. И он знал, что это теперь всегда будет преследовать его, от этого ему уже не освободиться…

Утешение было совсем близко, ребёнок смог бы ему это доказать — всё уже позади, всё миновало. Да, миновало… Но кто в первые часы испепеляющей жажды склонится к этому источнику, чтобы из него напиться? Всё позади для Карлоса, но не для Хуана, ему тоже пришлось пройти свою чёрную полосу отчаяния и безысходности.

Опять и опять им овладевала острая боль, гнев и ярость против палачей своего брата. Сюда же прибавлялись горькие упрёки против Того, на Которого от всей души надеялся его брат, Которому так верно служил, будто бы Он обошёлся со своим слугой слишком жестоко и в минуту бедствия оставил его одного…