Испанские братья. Часть 3 - [41]

— Я благодарю Вас, — с трудом проговорил Хуан, — теперь я прошу, оставьте меня одного.

Прошло довольно много времени. Монах осторожно открыл дверь кельи. Гость сидел на ложе, склонив голову на руки.

— Сеньор, — доложил монах, — Ваш слуга прибыл и просит простить его за опоздание. Может быть у Вас будут распоряжения?

— Да, — сказал он, — будут. Будьте так добры, скажите ему, чтобы он достал свежих лошадей, лучших и самых быстрых.

Он поискал кошелёк, и, вспомнив, куда он делся, снял с пальца кольцо. Это был алмаз рыцаря де Рамены. «Нет, с этим перстнем связано одно из моих воспоминаний о брате… с ним я не могу расстаться». Взяв другое кольцо, дон Хуан протянул его монаху и сказал:

— Пусть идёт в еврейский квартал и найдёт там Исаака Озорио. Что он за него даст, то пусть и истратит, чтобы найти хороших лошадей. И пусть купит на дорогу продовольствия, моё дело крайне спешно, я потом всё объясню.

Пока монах исполнял его поручение, Хуан молча рассматривал алмаз. Он вспомнил слова Карлоса, сказанные им в тот день, когда острые грани этого камня поранили его руку: «Когда Он призовёт меня на страдания, то Он даст мне уверенность в Своей любви, и от счастливого сознания этого я не почувствую ни страха, ни боли». Господи, было ли это так? Возможно ли, что Он это сделал?

О, если бы хоть какой-то знак успокоил его разбитое и больное сердце! Но зачем ожидать знамений? Разве не были героизм и бесстрашие некогда робкого и слабого Карлоса явным знамением близости Божьей? Как радуга в облаке, освещённом солнцем? Да! Но тем не менее, его душа жаждала услышать слово из уст, которые теперь стали прахом и пеплом.

— Если бы это даровал мне Господь, — стонал он, — я думаю, тогда я смог бы его оплакать.

И тогда он подумал, что нужно бы повнимательней посмотреть книжку. Дон Хуан в последнее время мало что читал, пожалуй, ничего, кроме испанского Евангелия. Вместо того чтобы беглым взглядом просмотреть книжку, он принялся внимательно читать её с самого сначала, и, с большим трудом сосредоточиваясь, прочёл несколько страниц.

Автор записей, которые, похоже, должны были быть чем-то вроде дневника, не указал своего имени, и Хуан увидел в них только сердечные излияния кающегося, и они Хуана не слишком заинтересовали. Но он подумал, что поскольку автор записей и его брат были соседями по камере, то должен же он был хотя бы упомянуть о нём! Поэтому он, хоть и без особого интереса читал дальше, пока не наткнулся на такие вот строчки: «Да простят мне Господь наш Иисус Христос и пресвятая дева Мария, если это грех; даже постом и молитвой я не могу помешать тому, чтобы мои мысли не возвращались в прошлое; ни к той жизни, которой я жил, ни к той роли, которую я играл в большом мире, это всё мёртво для меня, и я для этого мёртв; но к тем дорогим мне лицам, которых я никогда больше не должен видеть. Моя Констанца! (Констанца, — подумал насторожившись, Хуан, — это имя моей матери!) Моя милая жена, мой сыночек! О Господи, в великом Твоём милосердии, утоли голод и жажду моей души!»

И сразу же под этими строчками было записано: «21 мая. Моя Констанца, моя любимая жена на небесах у Господа. Прошло уже больше года, но я только сегодня об этом узнал. Почему только свободные имеют право умирать?»

Ещё одна запись привлекла внимание Хуана: «Жгучий зной сегодня. В галереях Нуеры наверное стоит замечательная прохлада, и на зелёных склонах Сьерра-Морены тоже! Хотел бы я знать, чем сейчас занят мой осиротевший Хуан Родриго!»

— Нуера! Сьерра-Морена! Хуан Родриго! — повторял удивлённо Хуан. — Что это значит?

Он был до того обескуражен и запутан, что даже не мог сделать никакого предположения. Наконец, он догадался заглянуть на последнюю страницу, может быть, там записано имя, которое поможет ему разгадать загадку. И тогда он прочёл немногие слова, записанные другой, хорошо знакомой рукой, исполненные покоя, душевного мира и надежды.

Он припал губами к дорогой подписи и плакал над ней такими горячими слезами, какими едва ли может плакать мужчина больше одного раза в жизни. Потом он упал на колени и благодарил Бога — Бога, в милосердии Которого он усомнился, против Которого он роптал, Которого едва ли не похулил, и Который тем не менее остался верным Своему обетованию, не покинул своего измученного в одиночестве сына, и в минуту великого испытания помог ему и поддержал его, и дал ему нужные силы. Он встал, опять схватил книжку, и принялся снова и снова перечитывать драгоценные слова. Он хорошо их понимал, но неясными оставались первые слова: «Мой любимый отец отошёл с миром». Может предыдущие записи прольют на них свет?

Ещё раз, с другими чувствами и обострённым вниманием он вернулся к сообщениям кающегося о своём долгом заточении. Постепенно ему открылся подлинный смысл его записей. Ясна стала ему история последних девяти месяцев жизни его брата. Свет, исходивший от него, осветил и другую жизнь, более продолжительную, хоть и менее славную и совершенную, чем жизнь брата.

Одну запись, почти в конце, он перечитывал снова и снова, пока слёзы не навернулись на его глаза: «Он просит меня молиться за моего Хуана и благословить его. Мой сын, мой первенец, лицо которого мне незнакомо, но он научил меня его любить. Да, я благословляю тебя! Всякое благословение да будет над тобою: благословение неба, земли, и глубин, лежащих под нею. Но что я скажу тебе, мой Карлос? У меня нет такого благословения, которое было бы достойно тебя — любое слово любви недостаточно глубоко и сильно, чтобы соответствовать имени твоему. Пусть же Бог читает в моём молчаливом сердце, и благословит тебя, и воздаст тебе, когда ты войдёшь в Его обители, куда уже давно проторило дорогу твоё любящее и верное сердце!»