Испанские братья. Часть 3 - [29]

Карлос с нежностью ответил:

— Отец мой, может быть, Бог не возложит на тебя это испытание, могут пройти месяцы, прежде чем будет новое аутодафе.

Как спокойно он об этом говорил! Его самозабвенная любовь давала ему для этого мужество. Дон Хуан ухватился за призрачную надежду, и по-своему истолковав слова сына, сказал:

— В самом деле, до тех пор ещё может многое случиться.

— Но не без воли Того, Кто нас любит и о нас заботится. Будем на Него надеяться, мой отец. Он не станет испытывать нас сверх наших сил, ибо Он милостив к душе, которая Его ищет. С тех пор, как я имею возможность нести за Него страдания, я понял, что это так же непреложно, как сама жизнь. Да, отец, ещё сильнее, чем боль, на нас влияет Его любовь и дарованный нам мир.

Многими подобными словами, исполненными веры, надежды и сыновьей нежности, Карлос успокаивал усталого несчастного отца. Наконец, уже под утро, он убедил его прилечь отдохнуть.

И теперь для него самого наступил час горькой отчаянной борьбы. Он вступил в неё в одиночестве. Карлос уже освоился с мыслью о тихой спокойной кончине внутри тюремных стен. Он думал, что в один из однообразных безмолвных дневных или ночных часов в его камеру бесшумно войдёт посланник Божий, и, услышав его зов «Учитель зовёт тебя», его сердце дрогнет от восторга и глубокой радости.

И теперь Учитель действительно звал его. Но Он звал его идти к Нему под презрительными любопытными взглядами десятков тысяч глаз, под насмешками и издевательствами, облачённым в позорную замарру и шутовской колпак. Он должен пройти через нескончаемые церемонии аутодафе, которые начинались на рассвете и заканчивались в полночь муками в огне. Как ему это вынести? Чудовищны были приступы страха и отвращения, сжимавшие его сердце, и неописуемо его отчаянное внутреннее сопротивление, непреодолимое чувство омерзения…

Но, наконец, всё прошло. Он поднял навстречу холодному лунному свету своё измученное, исполненное отчаянной решимости лицо и едва ли не вслух проговорил:

— Если я страшусь, то я обращаю свою надежду на Тебя. Господи, я готов идти с Тобою… куда бы Ты ни повёл… но только с Тобою.

Карлос очнулся от короткого тяжёлого сна с мучительным сознанием того, что ему предстоит что-то до дикости страшное, что-то непосильное и нечеловеческое. Но когда он увидел перед распятием коленопреклонённого отца, все мысли о себе отступили на второй план. Отец не повторял, как обычно, механически и бесстрастно, свою покаянную латынь, — он плакал, безутешно и горько, с трудом выдавливая из себя бессвязные слова мольбы и горькие жалобы.

— Господи, помоги мне… Господи, спаси… я погиб… я погиб… — повторял он, словно это был рефрен жуткого в своей безнадёжности песнопения.

Карлосу от души хотелось его утешить, но он понял, что сейчас его перебивать не надо, и терпеливо ждал, пока они оба смогут приступить к ежедневному чтению по молитвеннику или по памяти стихов из Священного Писания. Карлос знал всё Евангелие от Иоанна наизусть. Сегодня он начал с прекрасных слов, которые так дороги измученным жизнью и обременённым печалями:

— Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога и в Меня веруйте… В доме Отца Моего обителей много, — и не прерываясь, читал до конца шестнадцатой главы:

— Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во мне мир. В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, Я победил мир.

А дон Хуан опять воскликнул с болью и горечью:

— Ай де ми, всё, всё потеряно!

Карлосу показалось, что он понимает его:

— Что, мой отец, мир души потерян? — мягко спросил он.

Старик печально кивнул. Карлос утешил его:

— Но мир души в Нём, «во Мне вы имеете мир». Он не покинул тебя, отец.

Дон Хуан провёл рукой по лбу, помолчал и медленно заговорил:

— Я попытаюсь объяснить тебе, как обстоит дело со мной. Одно я и сейчас ещё мог бы сделать — одной дорогой я мог бы пойти, на которой нас никто не разлучит… Кто помешает мне отвергнуть покаяние и встать рядом с тобой, Карлос?

Карлос побледнел от волнения, такого он не ожидал.

— Мой милый отец! — воскликнул он, — нет, Бог ещё не призывает тебя, каждый из нас должен ожидать Его призыва!

— Когда-то я мог бы это сделать мужественно, даже с радостью, — жаловался кающийся. — Сейчас — нет.

Оба молчали. Потом опять заговорил дон Хуан:

— Я пристыжен твоим бесстрашием, мой мальчик! Что ты видишь, что тебе такое по силам?

— Моему отцу это известно. Я вижу Того, Кто за меня умер и воскрес, и Который сейчас одесную Бога ходатайствует за меня.

— За тебя?

— Да. Эта мысль даёт мне силу и мир.

— Мир? Его я потерял навеки…

— Не навеки, дорогой отец, нет! Если твоя обессилевшая рука и отпустила Его, то Он никогда тебя не отпустит.

— Я имел мир и был счастлив, когда верил словам дона Родриго, что я оправдан верой во Христа!

— Отец, приди сейчас к Нему, так, будто ты никогда и не приходил. Ты не знаешь, что ты оправдан, но ты знаешь, что ты обременён и измучен. Таким Он говорит: «Придите!» Он говорит это сердцем, полным любви. Он готов освободить тебя от греха и горя так же, как ты готов защитить меня от мук и смерти. Только ты не можешь исполнить своих стремлений, а Он — может.

— Прийти — это значит поверить?