Испанские братья. Часть 3 - [28]

Настоятель терпеливо ожидал результата своего эксперимента. Он возлагал большие надежды на терпеливое ожидание. Но шесть месяцев даже ему казались достаточно долгим сроком, по истечении которого, на следующий день после описанной беседы отца с сыном, он сам посетил их.

Оба выразили ему свою благодарность за оказанную им милость. Карлос, здоровье которого заметно улучшилось, сказал, что не надеялся, что ещё сможет испытать такое большое счастье, живя на земле.

— Тогда, сын мой, — сказал настоятель, — докажи свою благодарность единственно возможным для тебя и приемлемым для меня способом. Не отвергай милосердия, которое и сейчас ещё готова оказать тебе святая церковь. Проси о примирении!

— Святой отец, — с твёрдостью ответил Карлос, — я могу только повторить то, что говорил шесть месяцев тому назад — это невозможно.

Настоятель убеждал, спорил и угрожал, но всё было напрасно. Наконец он напомнил Карлосу, что, собственно, он уже приговорён к смерти, к смерти через сожжение, и сейчас он отвергает последнюю возможность своего спасения. Когда же узник и сейчас не сдался, настоятель отвернулся от него с миной величайшего разочарования, проявляя, как ему и полагалось по сану, больше печали и сожаления, чем гнева.

— С тобой я больше не говорю, — сказал он. — В сердце твоего отца я надеюсь раньше найти искру не только естественного человеческого чувства, но и милости Божьей. И впредь буду обращаться только к нему.

Может быть, дон Хуан не понял слов Карлоса о том, что он приговорён к смерти, или они стёрлись в его сознании после радостного потрясения неожиданной встречи с сыном, но сейчас слова настоятеля были для него страшным ударом. Великое его отчаяние тронуло даже самого фра Рикардо, тем более, что старый, духовно сломленный человек не имел большого самообладания. Карлос, которого состояние отца, казалось, беспокоило больше, чем грозившая ему самому смерть, встал рядом с ним, и попытался его успокоить.

— Прекрати! — закричал настоятель, — это издевательство! Ты же сам виноват! Своим беспримерным упрямством сведёшь его в могилу! Если ты на самом деле любишь его, то избавь его от своей нечеловеческой жестокости! Ещё три дня для тебя открыта дверь благодати. Пройдёт это время, и тогда я за тебя не ручаюсь!

Потом он повернулся к дрожащему старику:

— Если Вам удастся сделать этого несчастного юношу восприимчивым к голосу человеческого и Божьего милосердия, то Вы спасёте его жизнь и его душу. Пусть Бог даст Вам утешение и обратит сердце упрямца к раскаянию.

С этими словами он удалился, а для Карлоса началось время таких испытаний, каких он за время своего заключения ещё не знал.

Весь день и почти всю следующую ночь в его душе боролись две силы. Несчастному отцу казалось, что мольбы и слёзы отскакивали от неумолимого сердца его сына, как дождевые капли от скалы. Он и не подозревал, что все эти часы они падали в его сердце, как капли расплавленного огня, ибо Карлос научился не показывать своих мук, ни душевных, ни физических. Он выносил их молча, чело его оставалось ясным, и губы не вздрагивали.

Глубока и нежна была любовь, связавшая этих двух таким чудесным образом нашедших друг друга людей. И теперь Карлосу предстояло по своей воле разорвать эти узы и оставить только что обретённого отца в несравненно более страшном одиночестве, в котором слабый свет его жизни скоро погаснет в непроглядном мраке. Но мало того, он был вынужден видеть, как его престарелый отец склоняет перед ним свою седую голову, и слышать, как старческие уста исторгают страстные слова мольбы, чтобы его сын, его единственное сокровище на земле, его не оставлял.

— Отец мой, — наконец сказал Карлос, когда они сидели рядом при тусклом свете луны, потому что не заметили, когда погасла лампа, — отец мой, ты часто повторял мне, что я похож на свою мать.

— Ай де ми! — застонал отец. — Это правда, и поэтому ты хочешь покинуть меня, как она? О, моя Констанца! О, мой любимый, мой единственный сын!

— Отец, скажи мне, согласился бы ты, чтобы избежать каких-либо страданий души или тела, подтвердить ложь, позорящую честь моей матери?

— Мой мальчик, как ты можешь такое спрашивать? Никогда! Никто не смог бы меня к этому принудить! — и его потускневшие глаза сверкнули огнём, напоминавшим тот, который горел в них в давно минувшие дни.

— Отец, есть Некто, Кого я люблю больше, чем ты мою мать. Ни во имя спасения собственной жизни, ни даже во имя того, чтобы избавить твоё сердце от боли утраты, я не могу пойти на то, чтобы от этого имени отречься или принести ему бесчестие… Отец, я не могу!

Вся сила последних слов глубоко проникла в сердце отца. Он ничего больше не сказал, закрыл лицо руками, и плакал долго и отчаянно, как плачет человек, который больше не способен противостоять неумолимой судьбе.

На столе стоял нетронутый ужин. Там было и немного вина. Карлос принёс его и со словами любви и нежности протянул своему отцу. Тот отодвинул вино в сторону, притянул к себе сына, и в сумрачном свете луны долго смотрел в его лицо:

— Как мне расстаться с тобой, сынок? — шептал он.

Когда Карлос попытался ответить на его взгляд, он заметил большую перемену, произошедшую в отце. Он на глазах постарел и осунулся, превратившись в дряхлого немощного старика.