Испанские братья. Часть 3 - [27]

Карлоса же мало беспокоили проблемы настоятеля. Он был слишком счастлив, слишком наполнена была его душа новой задачей, которая занимала его всякий час и чуть ли не всякое мгновение. Он был схож с человеком, который терпеливо трудится, снимая мох и многолетний слой пыли с памятного камня, чтобы потом в первозданной свежести прочесть выгравированные на нём слова. Надпись ещё не стёрта окончательно, она всегда существовала, — так он говорил сам себе — всё, что ему нужно было сделать, это освободить её от всего, что скрывало её от глаз.

И он был вознаграждён. Сначала в сердце отца вернулась жизнь, разбуженная любовью к сыну, не мгновенно, с колючей болью, как возвращается жизнь в омертвевшее от стужи тело, но постепенно, незаметно, как весной оживает безжизненное дерево. В деревьях жизнь возрождается сначала в побегах, позднее всего она появляется в местах, близких к животворящим корням. Так и сердце кающегося оживало для всех забот, кроме важнейшей. К ней он оставался равнодушным, и духовный свет и жизнь, которыми он, несомненно, раньше питался, к нему не возвращалась. Иногда, правда, удивляя сына, в его воспоминаниях мелькали проблески истины, за которую он столько перенёс — время от времени он перебивал Карлоса, когда тот повторял ему выдержки из Нового Завета, и говорил — вот это и это утверждал на своих лекциях дон Родриго. Но это было лишь подобие того, когда человек в зарослях сорной травы на необработанной земле находит удивительный по красоте цветок, который говорит ему о том, что на этом месте когда-то был ухоженный благоухающий сад. «Я не желал бы, чтобы он прежде всего принял это или другое учение, — думал Карлос, — я только бы хотел, чтобы он опять нашёл Христа, и чтобы он опять радовался в Его любви, как это несомненно когда-то было». Может быть, для этого было необходимо, чтобы поблекшие краски души были погружены в горькую воду большого страдания, чтобы опять засиять в первоначальной красоте?

Глава ILIII. Вновь обретённое Эльдорадо

При всём искусстве их и мощи зла

Предательству не отдалась душа,

С любовью устоять она смогла,

Нежна, как волны, как гранит — тверда.

(Граббе)

— Что ты делаешь, отец? — спросил однажды утром Карлос, видя, что дон Хуан достаёт из потаённого места чернильницу и заливает её высохшее содержимое водой.

— Я подумал, что охотно записал бы несколько слов.

— Но какая польза от чернил без пера и бумаги?

Дон Хуан улыбнулся и достал из-под своей постели небольшую записную книжку и перо, которое выглядело соответственно своему возрасту — старше двадцати лет.

— Давно это было, — сказал он, — я так устал весь день сидеть без дела, что своими последними дукатами подкупил брата-послушника, который и принёс мне вот это, чтобы я мог записать то, что происходило.

— Можно ли мне это прочесть, отец?

— Конечно, если у тебя есть желание, — с этими словами он передал сыну книжку. — Сначала, как ты сам увидишь, я многое туда записывал. Я теперь уже не помню, что. Я всё забыл. Но я считаю, что я когда-то так думал и так чувствовал. Иногда приходили монахи, и я записывал, что они говорили. Со временем я стал записывать всё меньше, потому что писать было не о чём. Никогда ничего не происходило.

Карлос углубился в чтение. То, что его отец писал о ранних днях своего заточения, он читал с большим участием и сочувствием. Но когда он раскрыл одну из последних записей, то не смог удержать улыбки. Он прочёл вслух: «Праздничный день. К обеду был жареный каплун и бокал красного вина».

— Разве я не был прав, что прекратил делать записи, раз я дошёл до того, что стал записывать такие мелочи? Да, я помню всю горечь, когда мне пришлось отложить книжку. За последние записи я сам себя презирал, и всё-таки, других мыслей у меня не было и, казалось тогда, никогда и не будет. Но теперь Бог прислал сюда моего сына. Это я запишу.

Через короткое время он поднял голову и растерянно спросил:

— Когда это было? Как долго ты здесь, мой мальчик?

Карлос тоже растерялся. Спокойно, размеренно и очень быстро пролетели дни. Они не оставили никаких видимых следов. Он ответил:

— Мне кажется, это был один-единственный долгий и светлый день. Но дай мне подумать… Ещё не наступил летний зной… Я думаю, эго было в марте или в апреле — наверное, в апреле. Я помню, мне тогда казалось, что я ровно два года в заточении.

— А теперь уже наступают холода. Наверное прошло четыре или шесть месяцев. Как ты думаешь?

Карлос больше склонялся к последней цифре, чем к первой.

— Мне кажется, монахи посетили нас шесть раз. Хотя, нет, только пять раз они были здесь.

Эти посещения совершались по приказанию настоятеля, который сам чаще всего находился за пределами Севильи, но обо всём получал подробные сообщения. Обязанность посещать узников была возложена на старших почтенных членов братства. Это были единственные люди, которым было известно настоящее имя и история дона Хуана. Они считали, что узники делают большие успехи, потому что находили кающегося послушным, покорным, только, пожалуй, больше расположенным к беседам, чем раньше. Молодого человека они оценили как мягкого, внимательного, хорошо воспитанного и вежливого, готового по малейшему поводу выражать им свою благодарность. И он всегда с большим интересом выслушивал всё, что ему говорили.