Испанские братья. Часть 3 - [22]

— Вы искалечены, сеньор, и, наверное, очень больны.

— Это следствие пыток, — с мягкой улыбкой ответил Карлос, и утомлённое лицо его озарила светлая улыбка при воспоминании о том, что ему пришлось пострадать за своего Спасителя.

На старика эта улыбка подействовала подобно молнии, осветившей мрачное нагромождение туч. Он что-то увидел в глубинах собственной души — он вдруг вспомнил стройную красивую женщину, закутанную в шелка. Она стояла в воротах замка, и на её милом лице улыбка боролась со слезами. Улыбка победила, потому что рядом с нею высоко подняли ребёнка, чтобы он послал вслед уходящему отцу маленькой ручкой воздушный поцелуй…

В следующий миг это видение исчезло, осталось необъяснимая тревога от странного чувства, что подобное однажды уже было пережито. Привыкший к одиночеству кающийся, может быть, сам того не понимая, довольно громко и с долей раздражения произнёс:

— Зачем Вас сюда привели? Мне от этого больно, я все годы прекрасно обходился без общества людей.

— Мне очень жаль, — извинился Карлос, — что моё присутствие для Вас неприятно, но я пришёл сюда не по доброй воле, и не в моих возможностях от Вас уйти. Я, как и Вы, заключённый, однако в отличие от Вас, мне уже вынесен смертный приговор.

Узник долго не отвечал, потом встал, сделал несколько шагов в сторону Карлоса, и с большой серьёзностью протянул ему руку:

— Я боюсь, мои слова были невежливы. Я столько лет не говорил с равными себе, что почти забыл, как надо обходиться с людьми. Сеньор, брат мой, будьте великодушны, простите меня.

Карлос с теплотой в голосе заверил его, что не обиделся. Он сжал протянутую руку и почтительно её поцеловал. С этого момента он искренне полюбил своего соседа по камере.

Тот заговорил первым.

— Вы сказали, что Вам вынесен смертный приговор?

— Если и не официально, то фактически это так. Согласно выводам святейшего правосудия я — упорствующий, неспособный к раскаянию еретик.

— Но Вы ещё так молоды!

— Чтобы быть еретиком?

— Нет, слишком молоды, чтобы умереть.

— Разве я выгляжу молодым? Даже сейчас? Мне так не кажется. Последние два года для меня как долгая-долгая жизнь…

— Вы уже два года в заточении? Бедный мальчик! Но я здесь уже десять, пятнадцать, двадцать лет… Я не знаю в точности, сколько, я уже потерял счёт времени.

Карлос вздохнул. И такая жизнь ожидала его… В том случае, если он окажется недостаточно сильным, чтобы сохранить свою надежду.

— Сеньор, Вы действительно считаете, что долгие годы страданий в одиночестве перенести легче, чем скорую, хоть и жестокую и чудовищную смерть?

— Я не знаю, имеет ли это значение, — не совсем впопад ответил кающийся.

В этот момент он просто не был в состоянии вникнуть в глубину этого вопроса, поэтому инстинктивно старался его обойти. И в то же время он всё яснее вспоминал об обязанностях, возложенных на него властью, которой он покорился:

— Мне приказано советовать Вам, — медленно выдавливал он из себя слова, — подумать о спасении своей души и вернуться в лоно единственно истинной апостольской католической церкви, за пределами которой нет ни мира, ни спасения.

Он говорил заученные слова, в которых звучали не свои собственные, а чужие убеждения. Карлос тотчас заметил это и решил, что затевать с ним спор будет попросту невеликодушно. Он не стал пускать в ход духовное оружие, которым так мастерски владел. Хуан тоже бы не стал применять шпагу против седовласого старика. Немного подумав, он сказал:

— Могу я воспользоваться Вашим благорасположением, сеньор мой отец, и просить Вас ненадолго одарить меня своим вниманием? Я изложил бы Вам свою веру.

Такая просьба не могла остаться без удовлетворения. Никакая ересь не могла напугать старца так, как мысль о том, что один кастильский рыцарь по отношению к другому мог оказаться невежливым. Он сказал:

— Окажите мне честь, сеньор, высказать своё мнение, и я со всем вниманием, на какое способен, выслушаю Вас.

Такая речь была для Карлоса весьма непривычной. И он со всей искренностью, откровенно и чистосердечно изложил ему свою веру, свои убеждения и свою любовь к Спасителю. Памятуя о своей беседе с отцом Бернардо в Сан-Исидро, он не стал касаться различий учений, но больше говорил о личности Христа. Простыми словами, которые были бы понятны ребёнку, и с сердцем, исполненным горячей любви и веры, он говорил о Том, Кто ходил по земле, Кем Он был, что Он совершил, и что совершает до сих пор для каждой души, которая доверяется Ему.

В глазах, лишённых жизни, засиял слабый свет, и что- то наподобие заинтересованности оживило равнодушное, скованное, бесстрастное лицо. Карлос заметил, что сначала он следил за каждым его словом, и старался говорить доступней и медленней. Но потом в нём наступила перемена. Глаза его ещё были пристально обращены к говорившему, но понимал ли он его?

Внимание старца стало напряжённым, но прислушивался он, кажется, не к словам, которые говорил Карлос, а к чему-то другому. Так бывает с человеком, который, слушая прекрасную музыку, под её звучание отдаётся собственным чувствам. На деле, голос Карлоса звучал для его собеседника музыкой, он охотно отдавался бы обаянию этого голоса все оставшиеся ему часы жизни.