Испанские братья. Часть 3 - [21]

В течение дня молчание стало для Карлоса тягостным, и он всё больше удивлялся, что его товарищ по заточению не проявляет к нему никакого интереса, и даже не испытывает никакого любопытства. Наконец, ему показалось, что он разгадал загадку. Вероятно, кающийся принимал его за шпиона, подосланного монахами, чтобы выведать, насколько искренне его раскаяние. Если в этом и была доля истины, то очень маленькая. Карлос забывал принять во внимание ужасное воздействие многолетнего одиночества, которое парализует ум и сердце.

В некоем монастыре правила были до того строгие, что братья только один час в неделю имели право беседовать друг с другом. И что же? Этот час они в основном просиживали молча, потому что не знали, о чём говорить. Так произошло и с кающимся из доминиканского монастыря. Ему не о чём было спрашивать, он не знал, о чём говорить. Ему ничего не было интересно, душа его омертвела, даже обыкновенное любопытство за полным отсутствием пищи для него, в нём угасло.

Тем не менее, Карлос чувствовал его своеобразное обаяние. Лицо его было холодное, застывшее и бесстрастное, как мраморное изваяние. Оно не было одухотворённым, но так могло бы выглядеть лицо мыслящего человека, когда он спит. Оно могло бы быть выразительным, хотя в данный момент и не было таковым.

В этом лице было что-то, что будило в душе Карлоса неясные воспоминания, призрачные видения, когда он пытался рассмотреть их поближе, они таинственным образом исчезали, но опять и опять возрождались из мглы и заполняли все его мысли. Сколько раз он убеждал себя, что не мог видеть этого человека раньше. Может быть, в нём было случайное сходство с кем-нибудь из его прежних знакомых? Почему это лицо преследовало его и неотступно тревожило его душу? Что-то в нём было, что принадлежало его прошлому, что обманывало его и тешило иллюзиями, но в то же время чудесным образом согревало душу.

В каждый канонический час, который возвещали монастырские колокола, кающийся преклонял колена перед распятием и с помощью молитвенника и чёток едва слышным голосом читал длинные литании. Он очень рано отправился на покой, предоставив Карлосу, к его большой радости, лампу и молитвенник. Уже два года, как глаза интеллектуала Карлоса не видели ни странички печатного текста, и свет лампы не освещал его печального одиночества. И для него было большой радостью освежить свою память выдержками из Священного Писания, которые были в молитвеннике. И хотя после однообразия его двухлетнего заточения впечатления сегодняшнего дня взволновали его душу и до предела вымотали последние силы его ослабевшего тела, он только в полночь смог решиться закрыть, наконец, книгу и лечь отдохнуть на обещавшее быть удобным ложе из толстого слоя соломы.

Карлос уже засыпал, когда резко зазвонили полночные колокола. Он увидел, что товарищ его поднялся со своего места, набросил на плечи плащ и встал на молитву. Как долго она продолжалась, Карлос не смог бы сказать, потому что статная коленопреклонённая фигура скоро переплелась в его сновидениях с явью. В высшей степени странные это были сновидения — он видел Хуана, облачённого в санбенито, с лицом старца и с седыми волосами коленопреклонённым перед алтарём в маленькой церкви в Нуере, но вместо покаянной молитвы он читал одну из баллад Сида.

Глава ILI. Ещё больше о кающемся

Да, таковою мать твоя была,

Улыбалась печально и нежно,

Мыслью ясною взор озарён.

(Геманс)

На следующее утро небольшое событие заметно сблизило узников. После утренней молитвы кающийся снял свой плащ, взял связанную из камыша длинную метлу и принялся сосредоточенно, с непроницаемой миной подметать пол.

Контраст между его статной фигурой, исполненных достоинства движений и благородной внешностью и занятием, достойным денщика, был слишком разителен, и вместо того, чтобы рассмешить, глубоко тронул Карлоса. Он не мог отделаться от мысли, что его товарищ по заточению действует метлой таким образом, будто это не метла вовсе, а по меньшей мере жезл фельдмаршала. Сам он к такого рода занятиям привык, ибо каждый узник Санта-Газы, какого бы он ни был звания, должен был обслуживать себя сам. Великий переворот, происшедший в нём, привёл его к тому, что он, приученный презирать всякую низкую, лишённую интеллектуального смысла работу, теперь, как узник во имя Христа, не считал унизительным никакое занятие.

Но Карлос не смог вынести, что его старший, такого благородного вида товарищ у него на глазах занят таким заурядным делом. Он встал и настойчиво попросил, чтобы он, как младший по возрасту впредь выполнял такие работы сам. Сначала кающийся возражал, говоря, что и это относится к его покаянию, но когда Карлос стал настаивать, он сдался, возможно, потому, что вместе с прочими интеллектуальными способностями в нём сильно атрофировалась и сила воли. Казалось, он с большим интересом наблюдал за Карлосом — тот двигался с большим трудом, и каждое движение требовало от него больших усилий. Когда Карлос, закончив работу и истратив, пожалуй, весь запас своих физических сил, присел отдохнуть, его товарищ с непосредственностью простолюдина заметил: