Испанские братья. Часть 1 - [10]

— Если я — рассуждающий о цвете слепец, то ты — глухой, толкующий о музыке. Ну, снизойди к моему невежеству, объясни, в чём смысл учений твоего фра Константина, и чем они отличаются от зловредной лютеранской ереси? Даю в заклад свою золотую цепочку против твоего бархатного плаща, что ты столько же раз впадёшь в ересь, сколько в Барселоне ореховых деревьев.

Конечно, Гонсальво преувеличивал, но несомненно в его словах была доля истины. Будучи оторванным от диалектических умозаключений, поборник университетской науки становился таким же бессильным, как любой смертный. Карлос не мог растолковать кузену проповедей фра Константина, потому что не понимал их сам. Он чувствовал себя оскорблённым, потому что задели самую чувствительную его струнку — его компетентность в области теологии.

— За кого ты меня принимаешь? За деревенского пастора, или за босоногого бродячего монаха? Имей в виду, всего месяц тому назад я одержал победу в диспуте об учении Раймунда Луллия!

Но как бы ни было горестно для Карлоса, что он никак не может повлиять на воззрения кузена, его приводили в восторг успехи его дипломатии у донны Беатрис.

Беатрис была по возрасту почти ребёнок, а по складу ума — совсем дитя. До сих пор её благоразумно держали на заднем плане, чтобы её ослепительная красота не затмила собою кузин. Её бы возможно даже упрятали в монастырь, но для этого она была слишком бедна.

— Было бы жаль, — заметил по этому поводу Карлос, — если бы такой прекрасный цветок должен был отцвести в монастырском саду.

Карлос использовал каждую из тех столь ограниченных возможностей, которые предоставляли ему церемонные обычаи эпохи и народа, чтобы быть в её обществе. Он стоял рядом с её креслом, видел мимолётный румянец на нежном овале её щёк, когда со всем присущим ему красноречием говорил об отсутствующем Хуане. В последнюю дуэль, например, пуля пробила его фуражку и задела голову, но он только улыбнулся, пригладил чёрные кудри и заявил, что, если эту фуражку восстановить с помощью кокарды и золотой цепочки, она будет красивее прежнего. Потом он долго распространялся о его доброте к побеждённым, и очень гордился успехами своего многословия, которые он в равной степени приписывал к достоинствам брата и своему собственному красноречию. Это занятие было слишком обворожительным, чтобы не возвращаться к нему снова и снова, будучи уверенным, что тем самым он выполняет свой священный долг перед братом.

Потом Карлос обнаружил, что чёрные глаза Беатрис, которые отныне каждую ночь приходили в его сны, очень жаждут видеть мир, от которого их обладательницу умело отгораживали. Он добивался для донны Беатрис многих так горячо желаемых ею удовольствий. Он убедил свою тётушку и кузин, чтобы они брали её с собой в общественные места отдыха — и сам всегда был рядом, чтобы почтительно, как подобает истинному кавалеру, и в то же время со свободой, которой он пользовался как будущий священник, ненавязчиво оказывать ей всевозможные услуги. В театре, на балу, во время многочисленных церковных церемоний, на прогулке он, как истинный рыцарь, всегда оставался с ней рядом.

Так незаметно проходили приятные недели и месяцы. Никогда раньше Карлос не был так счастлив. «В Алькале было очень хорошо — думал он, — но в Севилье в тысячу раз лучше. Вся моя жизнь кажется мне как сон, от которого я, наконец, проснулся».

Увы! На самом деле он был объят глубоким сном и лелеял обманчивую сияющую мечту. Он даже не походил на тех, которые дремлют и сознают это — для такого осознания его сон был слишком глубок и всеобъемлющ.

Никто меньше, чем он сам, не понимал, где он очутился. Каждый видел его изящные манеры, его оживление, все видели, как он хорошо выглядит. Разумеется, имя Хуана в его беседах с донной Беатрис упоминалось всё реже и сам образ его постепенно бледнел. Карлос запустил занятия. Посещение лекций фра Константина стало пустой, весьма неопределённой формальностью. Он жил в настоящем и ничего не хотел видеть ни позади, ни впереди себя.

В это заколдованное состояние ворвалось небольшое событие, которое на мгновение повергло Карлоса в озноб, так, как если в летний день вдруг солнце закроется тучей. Его кузина, донна Инесс, больше года назад была отдана в жёны одному из богатейших вельмож в Севилье, дону Гарсиа Рамиресу.

Однажды утром Карлос пришёл в её дом, чтобы выполнить какое-то мелкое поручение донны Беатрис и нашёл кузину в большом беспокойстве из-за внезапной болезни её маленькой дочери.

— Может быть мне позвать врача, — предложил он, зная, что на исполнительность испанских слуг никогда нельзя положиться.

— Вы этим очень поможете мне, амиго мио[13], - ответила встревоженная молодая мать.

— Кого попросить к Вам? — спросил Карлос, — нашего семейного врача или врача дона Гарсиа?

— Врача дона Гарсиа — доктора Кристобаля Лосаду. За любого другого во всей Севилье я незрелой смоквы не дам. Вы знаете, где он живёт?

— Да, но если он отсутствует или занят?

— Мне нужно только его. Он однажды уже спас моей девочке жизнь. Если бы мой бедный брат пользовался его советами, ему бы несомненно было лучше. Кузен, ради неба, идите скорее, просите его ко мне!