Искусство жить (с)нами - [13]

Надя была очень красивой девушкой, высокой, стройной, с пышной грудью и длинными прямыми волосами цвета молодой пшеницы. Она предпочитала носить исключительно платья и только от самых дорогих модельеров, строго под обувь на высокой шпильке. В ней чувствовалась и нежное женственное начало и твёрдый, целеустремлённый дух лидера. Одним лишь зеленоглазым взглядом она могла дать тебе понять, что ты ничтожество или имеешь реальную для неё цену.

Есть люди, которые могут читать окружающих, как книги, определяя их качества и мысли. Надя же, наоборот, умела заставить человека прочитать себя, причём прочесть то, что нужно было ей. Этим самым она спокойно контролировала соотношение доброжелателей и врагов среди своих знакомых. Почему-то ей было так комфортно, когда половина её знакомых приклонялись перед ней, а вторая половина хотела её убить. Объясняла она мне это простой фразой: «Так надо, Миру, так надо».

Подбивать к ней клинья? Ухаживать за ней? Да нет, вы что, этого Я себе не позволял, и тем самым оставался у неё на хорошем счету. Не думаю, что есть возможность завоевать или впечатлить её каким-либо образом. Человек либо нравился ей, либо нет, и здесь ничего не попишешь.

Моё же отношение к Наде было амбивалентным. Я часто ловил себя на мысли, что чувствую невероятное душевное смятение в её присутствии, как-будто какая-то доля моего подсознания яростно хочет отвергнуть общение с Надей. Вырваться наружу, встать в полный рост, выпрямить спину, извергнуть из самых глубоких щелей души нечеловеческий вой. Сорвать странную белёсую пелену, что находилась вокруг её лица и прокричать; «Заткнись, мразь! Я не хочу тебя слушать! Я не хочу тебя видеть! Умри!». Я не знал причины этому. Я просто это чувствовал, и эта фраза очень часто эхом проносилась у меня от самых глубоких уголков разума до лобной доли, дальше Я её никогда не пускал. Ни ненависти, ни призрения Я к Наде никогда не испытывал, это было просто чистым желанием. Но, слава богам, подобное желание жило так глубоко во мне и было так хорошо прикрыто моими осознанными мыслями, что Надя даже не подозревала о них. Я знаю, и всегда знал с кем стоит дружить, а с кем нет. Для меня лестно ловить завистные взгляды окружающих людей, чувствовать желание быть на моём месте. Я знаю, что расположение такого человека, как Надежда — дороже любого естества. Любой бы из присутствующих здесь, будь это мужчина или женщина, отдали бы свою левую руку на отсечение, чтобы вот так же, как и ко мне, к нему или к ней подсела на диван Надя, разувшись, поджала под себя ножки, по-дружески обняла и завела разговор.

— Всё хорошо, всё супер. Ты мне вот что скажи, во сколько начинать будем?

— Ну, как начнётся всё, так и начнём. Думаю, часам к девяти, как народ весь соберётся, так и стартуем. Ты смотри, что у меня за подарок для тебя. Сюрпрайз, прямиком из Индии, — Надя раскрыла свою сумочку и достала оттуда маленькую, размером с ладонь, бронзовую статуэтку индуистского Бога Ганеша.

Я аккуратно взял статуэтку и покрутил её в руках. Бронзовый Бог с головой слона выглядел великолепно. Красно-золотистая начищенная бронза переливалась в лучах приглушенного света. Глаза Ганеша прикрыты в умиротворении, а на круглом животе красуется свастика.

— Просто невероятно! Он великолепен. Спасибо большое, Надь, Я просто не знаю, что сказать.

— Скажи «Аригато, Надя, домо аригато».

— Да иди ты…

— Шучу, не плачь. Я рада, что он тебе нравится. Ручная работа. Мастера зовут Дхарум Манинхарма, сам он русский, но живёт в Индии уже лет так двадцать. Всю жизнь свою посветил благому ремеслу — работе с металлом. Интересный человек. Мой отец был с ним знаком, когда того звали ещё Яков Исаакович, и жил он в Москве. Так что связаться с ним было не очень трудно.

— Серьёзно, правда спасибо. Поставлю его на самое почётное место в своём алтаре, даже того Кришну подвину немножко.

— Ну и молодец. Ты давай отдыхай, а Я пойду делами займусь. К нам сегодня много новых интересных людей пожалует, нужно всё подготовить.

Надя ушла, и Я остался в относительном одиночестве. Я смотрел в прикрытые глаза бронзового Ганеша, а он смотрел в себя. Поймав волну вернувшегося ко мне спокойствия, Я медленно стал погружаться в болото своих тягучих мыслей. Сначала мысли пришли, как тонкие белые нити в тёмной пустоте. Я вспомнил Владивосток, вспомнил бабушкины куличи на Пасху. Как, будучи маленьким мальчиком, Я сидел на кухне с мамой и красил яйца красителем, разведённым в тёплой воде, а потом дорисовывал разноцветными фломастерами им мордочки. С тех пор, как Я переехал в Москву, Я ни разу не праздновал Пасху, как положено. Не ел куличей, не красил яиц, не ходил в церковь. Зато Я обрёл нечто иное, кое-что новое. Я обрёл санатана-дхарму. Вместе с новой религией, Я обрёл множество Богов и множество новых друзей, которые считают РПЦ исчадием системы и уделом старух, которым перед смертью нужно хоть где-нибудь замолить вагон грехов, накопившихся за бурную советскую жизнь. Дхарма подарила мне медитацию, йогу, веды, мантры, представление о духовной вселенной, то, что Я никогда не слышал ни от мамы, ни от бабушки. Не знаю, правильно ли это, что чьё-то мнение отражалось на таких тонких составляющих личности, как вера. А вера ли? Тонких ли? Нет, навряд ли. Скорее всего, как одежда.