Искусство воскрешения - [50]

Откинувшись на подушки в полуобмороке, побледневший от утомления Христос из Эльки встретился глазами с доном Анонимо, который просунул голову в складки ширмы и таращился, похотливо пуская слюни. Когда он изумленно осведомился, какого лешего вам тут надо, брат Анонимо, старый безумец, словно одержимый целым легионом бесов, уставился на Магалену Меркадо, заорал во все горло: «Одолжи подсвечник, поблядушка!» — сорвался с места и бросился бежать к холму, «моей горке для Нагорной проповеди», как ее уже мысленно называл Христос из Эльки.

Спотыкаясь и подымаясь, совершенно голый старик несся вверх по склону так, что только пятки сверкали, иногда падал на четвереньки, иногда полз ящерицей, непрерывно выкрикивал ругательства и все повторял:

— Одолжи подсвечник, поблядушка!

25

В последующие дни два события нарушили обыденный ход жизни у Креста Изгнанных Душ. Во-первых, воздвижение на вершине холма еще одного огромного креста, который Христос из Эльки при помощи дона Анонимо соорудил из шпал. Во-вторых, таинственное исчезновение старика.

В понедельник, 29 декабря, дон Анонимо, как обычно, ушел в пампу с совком и метлой за плечом и больше не вернулся. Проповедник и блудница всю ночь прождали его у костра, а наутро отправились искать по окрестностям, но без толку. Многие приходившие вошкинцы, подтвердив, что и на прииске старик не объявлялся, помогали в поисках. Все было напрасно, безумца словно поглотила пампа.

Магалена Меркадо день-деньской взбегала на холм, обозревала пустыню — иногда в свисте ветра ей слышался мотивчик дона Анонимо — и у каждого клиента, откуда бы тот ни явился, справлялась, не видал ли он случайно человечка с совком и метлой.

— Да, сеньор, нос у него крючком.

— Да, да, сударь, одет в цветастый жилет.

Почти все знали, о ком идет речь, но никто в последнее время не встречал его. Даже прибывавшие поездом не приносили никаких известий о судьбе дона Анонимо.

Меж тем, завелся новый обычай: поначалу поезд просто притормаживал у перекрестка, и всякий раз два-три пассажира спрыгивали и присоединялись к томившимся у часовенки; потом машинист стал совсем останавливать состав на минуту во избежание несчастных случаев с сигавшими из вагонов мужчинами (кроме того, так он мог получше рассмотреть невообразимую греховодницу, облаченную лишь в прозрачную сорочку, и на том успокаивался, раз уж не имел возможности воспользоваться ее услугами). После этого падкие до утех с Магаленой Меркадо начали сходить с западной стороны поезда, чтобы не становиться мишенью для шуточек прочих пассажиров, которые неизменно толпились у окон с восточного бока и дивились чокнутой шалаве и ее бронзовой кровати посреди пустыни.

И хотя большую часть прихожан по-прежнему составляли рабочие из Вошки, располагавшие кредитом, на перекресток повадились приезжать и мужики из Пампа-Уньон (некоторые гуляки брали такси, чтобы добраться до места), и забойщики с прииска Филомена, и станочники из Персеверансии, и служащие из Арауканы и Курико, ближайших к Кресту Изгнанных Душ. Нужда гнала их отовсюду, и они прибывали на поезде, на дрезинах, на запряженных мулами телегах, на велосипедах, словом, на любых попавшихся средствах передвижения или на своих двоих по безжизненным равнинам пустыни. Иногда с ближайших приисков сбегали целые бригады и прогуливали рабочий день в очереди под рожковым деревом. Из Сьерра-Горда явился как-то одноглазый хрыч. Этот, пока ждал, выиграл все партии в шашки, в домино и в бриску[32], — томившиеся под рожковым деревом завели обычай развлекаться азартными играми, словно в кабаке или профсоюзном клубе.

До исчезновения дона Анонимо в лагере все шло чин чинарем. Первым поднимался старик. Он рубил шпалы на дрова, разводил огонь, кипятил воду, прибирался, завтракал (Магалена Меркадо неизменно поспевала с яичницей-болтуньей), выпивал кружку чаю, уходил мести пампу и возвращался только на закате, усталый и голодный, как волк. После происшествия с горькой он сделался еще чуднее и молчаливее, чем раньше. Иногда забывал даже свистеть, замолкал и подолгу вглядывался в пустоту.

Магалена Меркадо теперь целый день расхаживала в прозрачной сорочке и одевалась только под вечер, обслужив последнего прихожанина и вымывшись по частям. После завтрака она кормила Симфорозу, вытирала пыль с алтаря, поправляла одеяния Святой Девы, заново расставляла цветы и зажигала свечи.

И начинала готовиться к приему немногочисленных утренних посетителей. Основной наплыв случался после сиесты.

Для защиты от смертоносного полуденного солнца она соорудила навес из одеял и мешков из-под муки над столом и скамейками. Там и готовила скудный обед из того немногого, что приносили верные вошкинцы. «Кончатся припасы — съедим Симфорозу, и дело с концом», — шутила она и с нежностью посматривала на привязанную к скамье несушку, которая клевала черствые крошки, переступала с места на место, топорщила гребешок и застывала на одной лапе, совсем как Магалена, когда девочкой играла в классики на тротуаре у дома в родном селении и, зажав в кулачке кусок мела и поджав ногу, любовалась крестом над колокольней.