Искусство издателя - [9]

: они говорили, что только в этой истории они нашли себя, или, по крайней мере, они хотели бы себя найти в этом сплетении вихрей. Надеюсь, они последовали за Ротом и дальше. Так, еще через два года, в 1978 году, издавая не самое значимое произведение Рота, «Тихий пророк», мы должны были начать сразу с тиража тридцать тысяч экземпляров, потому что именно столько запросили у нас книжные магазины. И бóльшая часть разошлась сразу. На обложку мы поместили картину Шиле, которого, казалось, еще можно было использовать без проблем (нелегко представить, что были времена, когда Шиле или Хоппер не были у всех на глазах и не красовались на всех плакатах). Успех, настоящая мода на Йозефа Рота в Италии предопределялись не только признанием его увлекательной магии рассказчика, но и тем фактом, что вокруг него – и в самой Библиотеке – продолжали появляться другие светила из венского созвездия. Позже настало время более скромных авторов, ускользающих от истории литературы, вроде Альтенберга и Полгара. Или такого невероятного выдумщика сюжетов, как Лернет-Холения, которому его родная культура по-прежнему оказывает глухое сопротивление.

Но здесь стоит вспомнить и еще об одном моменте, который публика не замечала и у которого есть чисто издательский оттенок. Если проза, фразировка Йозефа Рота так легко вошла в плоть итальянского языка, то это стало заслугой не столько кого-либо из его многочисленных переводчиков, сколько его единственного редактора – Лучано Фоа. Книга за книгой, от «Склепа капуцинов» (1974) до «Сказки 1002-й ночи» (1994), Фоа каждый год отводил некоторое количество недель на вычитку Рота. Это казалось его очевидной и неотъемлемой обязанностью. А результатом была та точность деталей и та тонкая патина, которая защищала целое, – без них невозможно уловить особенность Рота. Мало кого из писателей Фоа любил беззаветно. Прежде всего Стендаля и Кафку. А в Роте он видел наибольшее приближение к Стендалю, которого достиг двадцатый век.

Твердая, как алмаз, связь между именем Adelphi и Центральной Европой сложилась в период с 1970 по 1980 год, прежде всего, благодаря нескольким книгам, вышедшим в Библиотеке. Начало ей положил «Андреа» Гофмансталя, за которым в серии последовали Краус, Лоос, Хорват, Рот, Шницлер, Канетти, Витгенштейн. И я замечаю, что в 1980 году еще не были изданы Альтенберг, Полгар, Лернет-Холения.

Но у памяти есть свои причуды: она накладывает последующие проекции на те, что относятся ко времени самих событий, и пренебрегает деталями, которые тогда были яркими. Поэтому я испытал облегчение, когда мне в руки случайно попали написанные от руки листки, на которых я набросал слова благодарности, произнесенные в сентябре 1981 года, когда австрийские власти любезно присудили мне Ehrenkreuz litteris et artibus[6] (а слово Ehrenkreuz сразу вызывало у меня в памяти одно из самых завораживающих произведений Крауса, посвященное защите проститутки, осмелившейся пришпилить себе на грудь этот почетный знак, которым был награжден один из ее клиентов). Я воспроизвожу их здесь полностью, потому что они дают представление о том, как эти факты воспринимались тогда:

«Ребенком, уже в начальной школе, я, как и все итальянские дети в последние сто лет, впервые встретил Австрию в учебнике, где говорилось о маршале Радецком, которого там называли “зверем”. Так что зверь Радецкий был первым австрийцем, с которым я столкнулся. Потом мы заучивали наизусть “Святого Амвросия” Джусти, и там встречались другие австрийцы – более безликие, солдаты с топорщащимися усами, бедные люди “здесь, в стране, которая их не любит”.

К счастью для себя, я всегда был склонен считать нереальным то, о чем читал в книгах по истории. Поэтому я стер все слишком точные образы Австрии до тех пор, пока в 1957 году, в шестнадцать лет, не увидел в книжном магазине Hoepli в Риме первый том “Человека без свойств” Роберта Музиля, изданного Einaudi. Имя мне было неизвестно, на обложке была красивая картина Вюйара. Что-то в этой книге сразу привлекло меня: я был покорен портретом Леоны, возлюбленной Ульриха, легкомысленной, ненасытной, всегда заказывавшей в ресторане pommes à la Melville[7]. А сразу после я был покорен главой, в которой начинается описание Какании, “этого непонятого и уже исчезнувшего государства, которое во многих вещах было образцом, не в достаточной мере оцененным”. В этой стране с опереточным названием, центром тяжести которой был великий преступник – Моосбрюггер, – я, наконец, встретил Австрию не только как историческую единицу, но и как место души. И постепенно для меня эта страна с ее сплетением наций и различий стала заселяться: она стала страной Кафки и Шёнберга, Лооса и Кубина, Альтенберга и Шиле, Витгенштейна и Фрейда, Полгара и Шницлера.

Для меня это место стали населять и живые люди, двое из которых сыграли в моей жизни определяющую роль: Роберто Базлен и Ингеборг Бахман. Благодаря им и многочисленным невидимым друзьям, коими являются умершие писатели, я естественным образом попал внутрь тех мест, тех фактов, той хрупкой кристаллизации цивилизации. Поэтому, когда позднее стали издаваться книги издательства Adelphi, которое исполнено чувства бесконечной благодарности по отношению к Базлену, мы никогда не обращались к названным мною авторам для того, чтобы, как говорят, “заполнить лакуну” или “открыть жилу”. Adelphi, как говорит уже само его название